И тут господь бог посылает ей удачу в лице братьев Марино – бродячих артистов.
– Мое балетное прошлое весьма заинтересовало их. Знаешь, в Италии полно циркачей и нет цирков. Но театры так устроены, что всегда можно партер расчистить, получается недурственная арена. Работа была всегда. Канаты крепились к стенам и потолкам зрительных залов. Меня обучили воздушной гимнастике. И я летала с трапеции на трапецию под звуки патефонов. У нас были когда-то парочка львиц, слон. Все, что осталось, я привезла с собой – удавов, птиц. Болонок мне подарили в Париже.
– Как же ты стала Марино? – Грениха заботило лишь одно: почему Рита сменила фамилию при живом муже, где прячется Макс и давно ли они виделись. Но ничего из этого напрямую спросить не мог, считал это какой-то черной бестактностью.
– Я вышла замуж за брата Барнабы. Он был наездник, каких мало, настоящий ветер, шторм на лошади, начинал у Виктора Франкони в Зимнем цирке на Елисейских, – беспечно пожала плечами Рита, откусывая хрустящий и румяный бочок вафли. – Как оказалось, бумаги артисты получить могут скорее, чем монашки. Напрасно я проторчала в монастыре столько времени. Хотя нет…
Она мечтательно посмотрела в небо, облизнув палец. Грених поднял на нее взгляд и только сейчас, под солнечными лучами заметил – в черной прядке, что выбивалась из-под косынки, едва проглядывало несколько белых нитей. Ее лицо под светом солнца казалось таким тонким и прозрачным, словно сшитое из папирусной бумаги. Кожа обтягивала острые скулы, меж бровями и вокруг рта четко прослеживались складки. Разглядывая, он не заметил, что пауза затянулась, Рита смотрела вдаль, держа в тонких пальцах недоеденную вафлю. А потом медленно по своему обыкновению поджала нижнюю губу под передние зубы и неожиданно всхлипнула. Грених заметил скатившуюся по пергаменту кожи слезу, отвел глаза, не желая становиться свидетелем того, как это красивое и любимое некогда лицо теряет выражение беспечности и наполняется горечью, как черты заостряются и в них проступает старость.
– Это было самое спокойное время в моей жизни, – продолжила она. – Не хочу сказать, что настоятельница сильно меня стращала. Я бы могла остаться. Хотела бы – и постриглась. Но, видишь, меня вечно тянет куда-то… Мы недолго давали представления. Мужа убили чернорубашечники. Ты знаешь, что сейчас происходит в Италии? Почти то же, что происходило здесь, в России в 18-м. Власть захватил Муссолини. Все началось осенью 22-го, фашистские отряды обступили Рим и пригороды. Они грабили и убивали без разбору, социалист ты или артист. Полиция предпочитала выжидать, не вмешивалась, не к кому было воззвать о справедливости. А потом фашизм стер все, что было прежним, итальянцам заткнули рты. Мог вещать только Большой фашистский совет. Ничего не напоминает, нет? – заговорила она резко, отрывисто, изменившись вдруг в лице, и зло швырнула в урну вафлю. – Детей там нынче растят в рамках программы Опера Национале Балилла, готовят маленьких фашистиков. Да здравствует наш Дуче Бенито Муссолини! Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет…
– Тише, – Грених сжал ей локоть, тотчас принявшись озираться по сторонам. Оглядел черные стволы деревьев, дорожку, убегающую вперед и назад. Им повезло оказаться одним.
– Что же ты так испугался? – она вырвала руку и коротко хохотнула.
Сравнение ленинизма с фашизмом нынче не особо приветствовалось.
