Странно, будто неравнодушна к ребенку. Она совсем другая стала. Будто с сожалением говорит о соглашении.
Какое, к черту, соглашение?! Я готов ей все отдать, даже то, о чем не знает. Только бы осталась. Вернее, вернулась ко мне.
Но тут же прикусываю язык, чтобы не взмолиться, не схватить за тонкие руки, чтобы не отпустить. Зацеловал бы каждый пальчик, каждый миллиметр атласной кожи, у которой аромат любимой женщины.
Но сижу, как истукан. Ребра сковало болью. Моя тоска по ней сгенерировалась в боль физическую. Сухо попрощался, когда она пошла прочь. Губы перестали слушаться вдруг, стали как деревянные.
Она не оглядывается, идет не спеша. А я переключаюсь на сына, что−то говорю ему, когда чуть отпускает.
− Станислав Игоревич, вам плохо? – шепчет няня и роется в своей сумочке, потом сует в рот какую−то маленькую таблетку, велит поместить ее под язык. – Давайте я вас к своей сестре отвезу? Она врач−терапевт, и знает, что делать. Я вот давно выздоровела, а таблеточки ношу на всякий случай.
− Да отпустило уже… − наблюдаю, как женщина ловко управляется с ребенком, дает ему молоко в бутылочке, укладывая в коляску. – А не пора Егорку от бутылок отучать? Два года ему уже.
− Вы тему не переводите. Надо к врачу, у вас что−то с сердцем.
− Оно разбито, − пытаюсь шутить, но натыкаюсь на серьезный зеленый взгляд. – Будь по−вашему, завтра же схожу к своему доктору.
− Ладно. Идти можете?
− Конечно, − уже резво поднимаюсь на ноги, − отвезти вас домой?
− Ну теперь придется часа полтора в этом парке побыть. Егорка засыпает, не будешь же его перекладывать в детское кресло. Иначе до вечера не заснет и будет капризничать. Вы езжайте, а я потом такси возьму.
− Я сам домой отвезу. Погуляем еще, если нужно. Пойдемте в кафе, − показываю на летнее кафе, со столиками на тротуаре под огромными разноцветными зонтами. – Или вам нельзя даже кофе? Вы же от стоматолога только что.
− Можно, я не лечила зубы, просто на проверке была, − почему−то смущается Надежда.
Мы идем рядом, я толкаю коляску со спящим сыном. Хороший у меня пацанчик, добрый. К Ольге запросто подошел, печенькой угостил. Юлька в его возрасте жадиной была, не выпросишь лакомство, сразу визг поднимала.
− Рано от бутылочки отучать, − вдруг говорит няня, я не сразу понимаю, что с опозданием отвечает на мой вопрос, − у ребенка и так стресс был недавно. Я потом, месяца через два начну потихоньку отучать. Знаю несколько способов.
− Я никогда не спрашивал, у вас есть дети? – вдруг стало интересно.
− Да, у меня сын и дочь, взрослые уже, − улыбается, присаживаясь за столик и устанавливая коляску так, чтобы была в тени зонта. – Дочь скоро меня бабушкой сделает, на пятом месяце. А сын учится в институте, будет дипломатом. А это ваша жена была? Простите за вопрос… не хотите – не отвечайте.
− Да тут тайны нет. Жена. Скоро у нас развод. Егорка не родной Ольге, так получилось, она его не признает. А я бросить не могу.
− Ясно. Не каждая женщина способна принять ребенка от другой женщины. Связь мужа на стороне больно ранит, особенно, если рождается ребенок… Я вас не осуждаю, ни в коем случае… просто…
Я усмехаюсь. Пара слов и мне уже ярлык навесили, где большими буквами написано – изменник, предатель. И мне не хочется ходить с таким ярлыком. Я хочу, чтобы прислуга не шушукалась по углам, обсуждая меня. Раз уж разговор зашел, ставлю точки
− Я не изменял жене. С матерью Егора у меня были только дружеские отношения. Объясню, чтобы не было недомолвок.
