После всего - страница 36

Жизнь в бункере продолжалась. Не всегда дела шли хорошо, но благодаря Иванцовскому и охране порядок сохранялся. Были и недовольные, усмирять которых приходилось силой, одному даже прострелили ногу и отвели в медпункт. На третий год нашего пребывания в убежище рождаемость превысила смертность, в бункере жило уже сто девяносто человек, и многие женщины ещё ходили с округлёнными животами. Из охраны уволили Таню после того, как она забеременела, родила двойню, даже не зная, от кого именно. Таня потеряла покровительство Алексея. Её перевели из казарм в общий блок. Смотритель, советуясь с самыми востребованными людьми в бункере, понимал, что такими темпами нам не хватит провизии на запланированные пять лет. Нужно было открывать внешнюю дверь и снаряжать развед-экспедицию на поиски ресурсов и других выживших. Решение напрашивалось само собой, но Иванцовский тянул, чем и вызывал всеобщую обеспокоенность и возмущения. На электронном табло у выхода высвечивалась цифра – девятьсот восемьдесят дней, но смотритель молчал, подготовка к выходу на поверхность так и не начиналась. Иванцовский говорил, что время не пришло, нужно подождать ещё немного. Ежедневный рацион сократился, средства гигиены вообще перестали выдавать, теперь их можно было купить только в лавке за талоны чуть ли не по тройной цене от той, что была три года назад. Про алкоголь можно было забыть: на полочке появлялось максимум пару бутылок в месяц, теперь каждая бутылка стоила пять красных талонов. У нас были свои теплицы, свой скот, но с учётом увеличения населения – все понимали, что надолго этого не хватит. Упаднические настроения время от времени перерастали в панические. Работы у охраны прибавилось, к тому же из строя вышел один дизель-генератор. Иванцовский осматривал его, но всё безрезультатно.

– Ремонту не подлежит, – говорил он. – Таких деталей у нас тут нет.

В охране тоже был разлад. Костя, Боря и Юра говорили остальным, что пора принимать решение самостоятельно, даже вызывались добровольцами для выхода на поверхность. Но Алексей со своими людьми быстро усмирял недовольных в рядах охраны. Я не знал, какую сторону мне стоило принять. Трудно было не согласиться с ребятами и не попытаться хотя бы разведать, что там наверху, прошло уже достаточно времени. Но страх неизвестности был слишком сильный, я не готов вызваться добровольцем. Теперь у меня была Зоя, и я не мог оставить её здесь одну. Недовольство нарастало, я понимал, что ничем хорошим это не кончится. Близился тысячный день, но Иванцовский так и не снарядил экспедицию. Собрание в общем зале было запланировано ровно через неделю. У людей было много вопросов. Все надеялись, что смотритель наконец-то отбросит свои домыслы и начнёт подготовку разведчиков.

Железная дорога тянулась бесконечной сплошной линией: никаких поворотов или развилок. На фоне был однотипный пейзаж из полувыженных лесов, которые время от времени сменялись полями с высохшей травой. Монотонный стук колёс будто бы хотел сказать, что так было, так есть и так будет всегда. Но за этим стуком скрывалось некое беспокойство, словно вот-вот, в следующий момент всё может закончиться. Впереди наконец-то показалась развилка, поезд замедлил ход, люди перевели стрелку, состав перешёл на соседнюю ветку. Пейзаж сменился, теперь по обеим сторонам от колеи можно было наблюдать плотный лес из хвойных деревьев. Ещё какое-то время состав под монотонный стук колёс продолжал движение, пока наконец-то не доехал до высокой стены, по периметру которой были расположены сторожевые вышки. Всё произошло слишком быстро: взрывы, тревога, перестрелка. Перед глазами мелькали люди, бегущие в сторону стены. Вмиг всё стало слишком светло, потом медленно темнело, пока снова не озарялось очередной вспышкой… Огромная машина на восьми парах колёс остановилась посреди базы, всё снова резко потемнело. Крышка защитного цилиндра была сброшена, и через несколько секунд ракету запустили. У меня уже не оставалось сил для того, чтобы дышать. Передо мной было заплаканное лицо Зои. Как бы мне хотелось в тот момент её успокоить, сказать ей что-нибудь хорошее, но не получалось произнести ни единого слова. Она продолжала плакать, кричать, обнимала меня, просила очнуться.