…А она – цветок ненастья,
Кто увидит, кто сорвет?
А она все ищет счастья,
Все единственного, все единственного…
Путь свой в никуда из ниоткуда
Так пройдем, не вспомнив ни о ком,
Так и оборвется это чудо
Оборвется просто и легко…2
Она наклонилась и коснулась его губ своими. Он плюнул на все и жадно приник к ней. Губы ее, сухие и горячие, раскрылись, и Егор утонул в них и в бездонных глазах, которые она не закрыла. Левая ладонь его, в плотную ткань халата, правая обхватила хрупкое запястье прижатой к его лицу руки. Тонкие пальцы переплелись с его и…
Ольга резко отшатнулась, выпуская его руку. Отступила на шаг, дрожащими пальцами заправила выпавшие пряди, и, отодвинувшись от него еще на шаг, сказала:
– Извини… те.
Егор всё понял, шевельнул пальцами, тонкий ободок обручального кольца отразил тусклый свет лампы.
– Не надо, не извиняйся. Это я должен. – Он замолчал, не зная, что сказать. – Я пойду.
– Иди… те. – Она не смотрела на него.
Он видел, как по её щеке скользит одинокая слеза.
Егор поднялся, слабость куда-то ушла, словно испугавшись нахлынувших на людей чувств. Он шагнул по направлению к двери, Ольга отодвинулась, освобождая ему дорогу, хоть и так стояла, не загораживая выхода.
Егор прошел мимо, напоследок втянув в себя исходивший от Ольги запах. В спину неслось из магнитофона:
А может быть и не было меня – молчи.
И сердце без меня само стучит.
И рвутся струны сами собой.
Как будто обрывается свет,
А может быть и нет…
А может быть и нет…3
У самой входной двери, когда пальцы обхватили дверную ручку, он обернулся. Ольга стояла спиной к нему, ссутулившись и, он видел в оконном отражении, крепко сцепив пальцы на вороте халата. Егор вздохнул и, отвернувшись, потянул на себя дверь.
– Стой, – голос сухой и безжизненный, словно старый папирус.
Он замер, боясь повернуться и увидеть её слёзы.
– Ты не думай, что я так на каждого бросаюсь, нет. Просто… – голос дрогнул.
Егор молчал, вслушиваясь в тишину за спиной, ожидая услышать всхлипы.
– Я не думаю что…
– Подожди, – она прервала его, голос был тихим и твердым, – я хочу, что бы ты знал, такого у меня еще не было. Просто… Просто, ты показался мне таким одиноким и потерянным. Я… словно почувствовала в тебе родственную душу.
– А может, это материнский инстинкт взыграл, – каждое ее слово было пропитано горечью и безнадегой.
– Не надо… – он хотел сказать, что не надо перед ним оправдываться, но она снова перебила его.
– Надо. Ты выслушаешь и уйдешь, а мне станет легче. Может быть станет. Я так устала от одиночества и этой квартиры, от вечной зимы. Зимы даже летом. Это этой стужи, стужи снаружи и стужи внутри.
Слова тяжелыми камнями били его в спину. Егор не был виноват перед ней, но чувствовал себя виноватым, словно посулил что-то ребенку, а потом обманул.
– А, ты… А, я… Я на секунду уверилась, вот он тот единственный, долгожданный… Кольца я не заметила, прости. Я говорю глупости, извини, извини и уходи, уходи…
Голос прежде твердый, начал дрожать.
Он все-таки обернулся. Она смотрела прямо на него. Он отпустил дверную ручку и шагнул к ней. Она замотала головой, но шагнула на встречу. Пряди волос упали на лицо, сквозь них лихорадочно блестели глаза. Он снова сделал шаг. Ближе, еще ближе, еще…
Егор видел только ее лицо, а потом только глаза. Широко распахнутые, светившиеся затаённой надеждой, тоской, болью, ожиданием и страхом пополам с желанием.
