Мерсия была повержена. У Бургреда, несмотря на его огромное брюхо, кишка была тонка драться с датчанами, которые становились все сильнее по мере того, как его силы таяли. Может, его ввели в заблуждение щиты на стенах Снотенгахама, но он, похоже, решил, что не сможет противостоять датчанам, и сдался. Хотя не только наши силы в Снотенгахаме убедили его так поступить. Новые отряды датчан пересекли границы Нортумбрии, опустошая мерсийские земли, сжигая церкви, убивая монахов и монахинь, и сейчас конные отряды кружили вокруг армии Бургреда и регулярно нападали на его фуражиров.
И вот Бургред, устав от постоянной борьбы, обреченно согласился на все унизительные требования, а взамен ему позволили остаться королем Мерсии, но и только. Датчане оставили свои гарнизоны в его крепостях, они были вольны захватить любые мерсийские земли, войско Бургреда было обязано по первому требованию воевать на стороне датчан, а сам Бургред обязался заплатить немалую сумму серебром за привилегию сохранить трон, потеряв при этом королевство.
Увидев, что их мнения никто не спрашивает, Этельред с Альфредом через день уехали на юг с остатками своей армии, а сам союз лопнул, как бычий пузырь. Так пала Мерсия.
Сначала Нортумбрия, затем Мерсия. Всего за два года половина Англии перестала существовать, а датчане еще только начали завоевание.
* * *
Мы снова опустошали земли. Отряды датчан разъезжали по всей Мерсии, убивая всех, кто сопротивлялся, забирая то, что нравилось, оставляя гарнизоны во всех крупных крепостях и отправляя на родину гонцов за новыми кораблями. Больше кораблей, больше людей, больше семей и больше датчан, чтобы заселить огромные земли, павшие к их ногам.
Я начал думать, что мне никогда не придется сражаться за Англию, потому что, пока я вырасту, от нее ничего не останется. Поэтому я решил стать датчанином. Разумеется, это меня смущало, но я недолго об этом размышлял.
Когда мне исполнилось двенадцать, я начал учиться по-настоящему. Меня часами заставляли стоять с мечом и выставленным перед собой щитом, пока не начинали болеть руки; меня учили разным ударам, заставляли упражняться в метании копья и практиковаться убивать на свиньях. Я научился закрываться щитом, ронять его, чтобы отразить удар снизу, ударять тяжелым умбоном щита в лицо противнику, разбивая ему нос и заставляя заливаться слезами. Я научился работать веслом. Я рос, становился крепче, у меня начал ломаться голос, и я впервые получил пощечину от девушки. Я выглядел как датчанин. Посторонние по-прежнему принимали меня за сына Рагнара, потому что у меня были такие же светлые волосы, длинные, завязанные на затылке в хвост, и Рагнар радовался этим ошибкам, хотя давал понять, что я не заменю ему Рагнара-младшего или Рорика.
– Если Рорик выживет, – горько говорил он, потому что Рорик до сих пор болел, – тебе придется сражаться за свое наследство.
Поэтому я усердно учился сражаться, а в ту зиму – и убивать.
Мы вернулись в Нортумбрию. Рагнару там нравилось, хотя он мог заполучить куда лучшие земли в Мерсии. Ему нравились северные холмы, глубокие долины и темные густые леса. В эти леса, когда по утрам начали похрустывать первые заморозки, он повел меня на охоту. Человек двадцать и вдвое больше собак рыскали по лесу, пытаясь напасть на след кабана. Я остался с Рагнаром, мы оба были вооружены тяжелыми копьями.
– Кабан может тебя убить, Утред, – предупредил Рагнар, – может распороть тебя от живота до шеи, если ты неправильно ударишь копьем.
