– Я заклинаю тебя больного, но возрожденного чрез святой источник крещения именем Бога Живого, именем Бога Правого, Святого, искупившего тебя своею драгоценною кровью. Да удалится от тебя всякое зло и всякий нечистый дух, заклинаемый тем, который придет судить живых и мертвых. Бог Милосердия, допускающий по милости щедрот своих претерпеть порчу тем, кого ты любишь, кого в любви принимаешь и кого для исправления наказуешь, тебя призываю я, чтобы ты своим слугам страдающим, оказал свою милость, чтобы ты то, что ради земной слабости гибнет, что осквернено дьявольским наваждением, воссоединил в единство тела и духа. Смилуйся, Господи, над нашими воздыханиями, смилуйся над слезами этих больных, полных веры в твое милосердие. Допусти их к таинству примирения с тобой. Проклятый Дьявол, признай свой приговор, воздай честь Богу Правому и Живому и отойди от этих рабов божьих со своими кознями[2].
Мне казалось, что она говорила так, но я не всегда могла разобрать слова, хоть и четко слышала в них обращение к Богу. От звуков ее голоса одержимые сначала только сильнее заметались, и я испугалась, как бы они не напали на старушку, но постепенно их муки прекращались, туманная оболочка таяла, а сами они успокаивались. Вскоре крики совсем прекратились. Старушка осторожно помогла им лечь на скамью и укрыла пледами. Супруги мгновенно заснули, а старушка же, устало отступив от них, стала прибирать свечи и рассыпавшиеся травы.
Я тихонько вышла из-за очага, но старушка, погруженная в свои мысли, не замечала меня.
– А они больше не станут кричать? – шепотом спросила я.
Старушка вздрогнула от моего голоса и обернулась. Лицо ее было испуганно, но, увидев меня, она сразу же успокоилась.
– Как ты меня напугала, золотушечка, – сказала старушка, устало улыбнувшись. – Я ведь и забыла совсем, что ты тут. Хочешь молочка?
Я кивнула. Старушка убрала в сторону свечи и травы, а затем достала две кружки и налила в них молоко. Она села на табурет, стоявший возле стола, и позвала меня сесть рядом. Мы говорили шепотом, не желая разбудить только что заснувших людей.
– Так они проспят до утра? – снова спросила я.
– Да, – кивнула старушка. – Утром и помнить не будут, что было тут.
– А вчера ночью так же было?
Я недоверчиво взглянула на скамьи, но люди, мирно спавшие на них, даже не шевелились.
– И вчера, – ответила бабушка Марселла. – И позавчера. И каждую ночь так у них.
– А завтра тоже так будет? – я встревожилась.
– Наверное, – грустно сказала старушка.
– А они исцелятся? – после того, что я видела, мне казалось совершенно немыслимым, что от такого возможно как-нибудь вылечиться.
– Да, – довольно уверенно сказала бабушка Марселла. – Но сколько на это уйдет времени, никто не знает. Возможно, это произойдет завтра, а может быть, и только через год. Только Господу Богу решать, сколько им еще так мучиться.
Я промолчала. У меня было много вопросов, которые я хотела бы задать бабушке Марселле, но сейчас отчего-то они все спутались, и я никак не могла отделить их друг от друга.
– А почему они были в тумане? – спросила я, когда один из вопросов, блуждающих в моем сознании, вдруг сам отпочковался от прочих.
– Что значит «в тумане»? – удивилась старушка.
– Ну, они окружены были туманом таким, – пояснила я, прекрасно понимая, что как раз ясности мое пояснение не придает. – Полупрозрачным таким.
Словно не веря моим словам, старушка внимательно и как-то подозрительно посмотрела на меня, а потом спросила:
