В нем лежат ключи от моего настоящего дома, в котором хранятся альбомы с фотографиями и много чего еще, отсылающего к моему реальному возрасту.
Любимые мелочи, постеры певцов на стенке в туалете, тех, от которых я фанатела, когда мне и в самом деле было пятнадцать. Мое свидетельство о рождении лежит в жестяной коробке на полке платяного шкафа.
Но там же лежат и другие свидетельства…
Не хочу.
Не пойду.
Из шкафа до сих пор пахнет мамой.
Когда-то, еще в самом начале нашей совместной жизни, профессор убедил меня в том, что так будет лучше. Попытаться забыть.
Лучше только для меня, не для кого-то, для меня, с чисто психологической точки зрения!
Не надо жить прошлым, надо жить будущим.
В соцсетях каждая третья тупая картинка с птичкой или розочкой как раз про это.
И я себя почти что уговорила.
Покорная тварь.
– Ты закончил?
– Да, все в порядке.
Я встала и как была нагишом, совсем не смущаясь, прошла к бару и плеснула себе в серебряный мерный стаканчик ровно пятьдесят граммов коньяка.
Хотела поначалу прямо сразу хлопнуть, ну да ладно, не буду его, эстета, злить – перелила коньяк в стеклянный бокал.
Дома-то мы курим, а коньяк без сигарки – лишь половина удовольствия. Я обошлась без гильотины и, приложив злую силу, откусила кончик сигары зубами.
Наглое кольцо из дыма полетело вверх.
Николай Валерьевич стоял и, как зачарованный, смотрел на мои груди и живот – плоды своей собственной работы – так, как будто он их впервые видит!
Однозначно – маньяк.
Фанатик. Гений.
– Мой фюрер! Я не хочу больше оперироваться. Совсем.
Двумя жадными глотками с полтинником было покончено. Но вкус во рту оставался, поэтому сигарку я сейчас добью до конца. Если совсем припрет – выпью еще пятьдесят, но не больше.
Сегодня профессор мне не компания – с утра у него было высокое давление. А я и не буду настаивать, мне же так проще… одной.
Я к этому давно привыкла. К тому, что почти всегда одна. Если честно, я только рада, что он, похоже, сейчас отвалит. Посижу-подумаю.
Николай Валерьевич выдохнул устало, зачем-то потер ладони, направился к выходу из гостиной и уронил напоследок:
– Надо, солнце, надо.
Маша была лучшей женой, о которой может мечтать мужчина.
Я имею в виду среднестатистического русского мужчину, не олигарха, не гения, а просто мужчину тридцати с небольшим лет, со средней, по московским меркам, зарплатой, умеренными вредными привычками и естественным желанием хотя бы относительной свободы.
Она никогда не рылась в моем телефоне или компьютере, а если и скандалила, то как-то совсем вяло и в основном по делу.
И если я, скот, время от времени пытался ее намеренно провоцировать на конфликт, то она почти никогда не поддавалась!
Ну, могла иногда мне резко ответить, могла тихо заплакать, могла взять Елисея и уйти ненадолго к подружке, живущей этажом ниже, но ничего более она себе никогда не позволяла.
Мы были вместе долгих семь лет, но я не умом – чутьем понимал, что почти не знаю этого человека…
И не потому, что жена была настолько уж от меня закрыта, а потому, что я сам этого не хотел: ничего о ней знать!
То есть, с одной стороны, она была мне совершенно понятна в своих действиях, а потому достаточно хорошо прогнозируема, а с другой стороны, что там у нее внутри и есть ли что-то вообще – мне это было совсем не интересно.
Я поддакивал ей практически во всем, когда она того хотела, я почти ей все покупал, и зачастую даже больше, чем она просила, я частенько сам занимался ребенком, я даже научился терпеть ее мать, надевая на лицо блаженную улыбку.
