Толочко слушал, но ни словом не отозвался, чтобы внешне не дать понять, что было в его голове.
– Если бы она хотела за меня выйти, я бы склочницы стражниковой не испугался.
Потом как-то дошло у них с гетмановой до разговора о женитьбе; она обещала его сватать. Толочко это напомнил. Того же дня в разговоре, когда княгиня Магдалина отправила его в Вильно, он, смеясь, вставил:
– Княгиня готовьте мне заранее обещанную компенсацию, потому что я о ней напомню. Даст Бог.
Гетманова, которая уже забыла о чём шла речь, спросила:
– Что же я обещала?
– Женить меня, – сказал Толочко.
– Правда! Правда! Припоминаю, – ответила она, – но я выполняю обещания. Что обещали – свято. Только послужи мне на этом Трибунале, чтобы я была хорошо обо всём осведомлена. Ты знаешь, что мой достойный гетман многим пренебрегает, я за него и за себя должна быть бдительной, а на вас рассчитываю как на Завишу.
– Если только – как на пана воеводу Миньского, – прервал Толочко в шутку.
– И не лови меня на слове, – добавила прекрасная гетманова, – а думай, как бы своё сдержать. Что касается меня, будь спокоен.
У Толочко, который завязал себе узелок на стражниковне Коишевской, она уже не выходила из памяти, была постоянно перед его глазами и, прибыв в Вильно, он только раздумывал, как бы её заслужить.
Тем временем, точно специально, когда был на мессе у ксендзев Бернардинцев, он увидел её там снова, потому что мать прибыла туда ради дел в Трибунале и привезла её с собой. В этот же день ротмистр знал, где остановилась стражникова, и искал уже, кто бы его представил.
Коишевская легко догадалась, что его сюда привело, но не показала этого, приняла его хорошо, расспросила, вытянула что было можно, и начала сразу собирать у знакомых информацию о Толочко. Но мало кто его знал, и она немного могла проведать.
Ротмистр уже не спускал с них глаз.
Приезжая на этот Трибунал, о котором ещё неизвестно было, отроется ли, будет ли, Коишевская имела целью два дела.
Во-первых, был устаревший процесс, и уже в третий раз он должен был обсуждаться de noviter repertis с Флемингом, а по сути нужно было отделаться от дочки и выдать её замуж за такого, который бы не дал ей превратиться во французскую модницу, потому что тех стражникова ненавидела. Она сама чувствовала, что не справляется с ней, поскольку не могла постоянно следить за ней; муж серьёзный, честный, мягкий и энергичный одновременно мог один её спасти, в скромной домашней жизни сделать её счастливой.
Коишевская уже достаточно узнала характер Аньели, чтобы знать, как с ней себя вести. Силой от неё ничего добиться было нельзя, нужно было использовать искусство и дать ей мужа, который удержал бы на хорошей дороге. Стражникова об офранцузившемся обществе говорила открыто.
– Оно очень ладно и элегантно выглядит, но легкомысленное и ведёт душу к погибели. Предпочитаю, чтобы моя дочка не так по-пански и прекрасно выглядела, а имела в сердце Бога, и так жила, как её прабабки.
Таким образом, она осматривалась, будто бы занимаясь процессом. Толочко, когда она получила о нём информацию, не понравился ей главным образом за то, что служил гетмановой.
Поэтому искала другого. В Вильне, заключая с ней знакомство, ей попался далёкий родственник Буйвид, Погожелский старостиц. Он прибыл в Вильно от имени отца, чтобы присутствовать на процессе, который был у него с Пжецишевскими.
Парень был красивый, воспитанный по-старинке, в боязни Божьей, а говорили за него стражниковой то, что по-французски не знал ни слова. Староста его воспитывал по старой традиции на Альваре и латыни, склоняясь сделать правником и фермером. Правника хотел из него сделать для своей выгоды, потому что постоянно вёл тяжбы и имел бесчисленное количество дел, фермером же должен был быть, потому что они имели на Жмуди за Ковном значительные угодья.
