«Хорошо хоть не взяла Санлитуна».
От этой мысли ей стало спокойнее. Что бы ни случилось с ней в растущей толпе, сын за сотни миль отсюда, в Эргаде, за крепкими замковыми стенами и под присмотром Ниры.
«Он в безопасности», – напомнила себе Адер.
И тут ударил первый камень.
Он попал ей в бровь – горячая слепящая боль чуть не свалила ее с коня. В этот момент всех сил Адер хватило лишь на то, чтобы держаться прямо. Она ничего не видела за белизной вспышки. В седле ее удержала чистая удача, благосклонность богини или сила воли. Кровь горячо растеклась по щеке. Живот сжался, взбунтовался, она уже думала, что ее вырвет. А когда сумела подавить рвоту, расслышала, что толпа раз за разом повторяет одно и то же страшное слово: «Ти-ран, ти-ран, ти-ран».
Лошадь бы понесла, не натягивай она так крепко поводья. Если толпа решит, что Адер пытается бежать, ее порвут. Хотелось съежиться, свернуться в комок, закрыть руками окровавленное лицо, пока не полетел следующий камень. Но она, сдержав лошадь, выпустила поводья и медленно развела руки, показывая толпе, что беззащитна. Люди на миг притихли, и в этой тишине она заговорила:
– Вы зовете меня тираном. Разве тиран возвращается один и безоружный в ненавидящий его город?
Ее слова были слышны не более чем на десять шагов, но Адер видела, как они подействовали на тех, кто стоял вблизи. Люди растерялись, смутились и, похоже, рады были бы оказаться подальше – подальше от готовой разразиться бури. Но толпа напирала на них сзади, своей тяжестью тесня к Адер.
«Никогда не обращайся к толпе, – послышался ей размеренный голос отца. – Тем более к многотысячной толпе. Говори с одним человеком».
Сквозь дымку боли Адер наугад выхватила тощую немолодую женщину с корзиной на бедре – одну из тысяч любопытствующих аннурцев. Адер перехватила ее взгляд и, опершись на него, как на столб или копейное древко, заговорила снова:
– Мои генералы предлагали мне идти с войском, но я пришла без войска. Мои телохранители хотели окружить меня стальным кольцом – я отказалась. Мои советники уговаривали войти в Аннур переодетой или прокрасться по улицам ночью, пряча глаза и закрыв лицо. – Она еще выше вздернула подбородок (кровь обжигала щеки, в голове билась боль; она боялась, что все же упадет с седла). – Я на это не пошла. И не пойду.
Еще один камень оцарапал ей подбородок. Третий – меньше двух первых, зато острый, как нож, рассек щеку под глазом. Лицо умылось кровью. Кровь капала на рукава, на кожаное седло. Лошадь, учуяв ярость толпы, снова пыталась взбрыкнуть, фыркала, вскидывала голову в поисках выхода.
Бедная скотина не понимала, в ее сумрачном животном сознании не укладывалось, что выхода нет. И никогда не было. Не было с тех пор, как Адер бежала из Рассветного дворца. С тех пор, как ил Торнья зарезал ее отца.
«А теперь они убьют меня, – думала Адер. – Вот где я умру – на улице родного города».
Плотная ненависть толпы колебалась под собственным весом. Еще миг, и эти тела хлынут к ней, затопят узкий проход, по которому она ехала. Полетит еще один камень, и еще, и еще, пока ее наконец не собьют с седла. Лошадь снова фыркнула – еще немного, и забьется в панике. Адер пятками толкнула ее вперед – умирать лучше в движении, чем стоя смирно. Шаг. И другой. К ее удивлению, кольцо вокруг нее не стягивалось.
Она попробовала прочесть, что выражают лица вокруг. На них были гнев, удивление, недоверие: скривленные рты, сощуренные глаза, тычущие в нее пальцы. Кто-то снова выкрикнул: «Тиран», но его не поддержали. Они ее не любили, но пока любопытство заглушало ярость. Это был шанс. За него и ухватилась Адер.
