Вхожу в комнату, опускаюсь на колени и начинаю вытаскивать одежду из ящиков комода. Сейчас я снова спокойна, это странное, отстраненное чувство, как будто меня здесь нет вовсе.
Когда я сказала Райану, что пойду домой, он попытался уговорить меня остаться на ночь.
– Родители возражать не станут, – сказал он, – учитывая обстоятельства… – Голос у Райана тихий и мягкий, и хотя я не могла ничего чувствовать, понимала, что в другое время, если бы ничего этого не случилось, была бы счастлива, что он просит меня остаться. И часть меня хотела, чтобы я все-таки осталась и сидела на их семейном диване, чувствуя себя в полной безопасности, тепле и уюте, и выполняла домашние задания, устроившись перед большим семейным телевизором. Вернулся бы отец Райана, начал каламбурить, пусть не слишком удачно, включил новости. А потом Марисса приготовила бы попкорн со своим любимым, странным на вкус маслом, и мы бы сидели все вместе. И я бы делала вид, будто ничего не случилось.
– Мне надо домой, – сказала я Райану, – хочу побыть одна. – И он вроде бы меня понял или решил, что понял. Проводил к машине и смотрел, как я уезжаю. Одна. Врать ему так неприятно, но разве у меня был выбор?
И вот я у себя. Раздеваюсь. Достаю из ящика плотные черные шерстяные колготки, натягиваю, потом снова влезаю в джинсы. Обуваю темно-серые высокие кожаные ботинки, зашнуровываю. Стараюсь изо всех сил ни о чем не думать, не думать о том, куда иду и зачем.
Роюсь в ящиках, пока не нахожу то, что ищу, – мягкий темно-зеленый свитер с золотистым люрексом. Это свитер Делии. Целый год его не надевала. Она отдала его мне, когда все у нас было хорошо.
– У меня в нем больной вид, – сказала Делия и швырнула мне свитер. – Будь добра, выручи меня.
Делия всегда так поступала: делала роскошные подарки с таким видом, будто это сущий пустяк. Как будто вы делаете ей одолжение, принимая подарок.
Это самый красивый свитер из всех, что у меня есть. Натягиваю его, куртку и черный шарф, большой, как одеяло, ведь знаю, что у воды будет холодно.
Оставляю машину на маленьком пятачке на обочине дороги и вылезаю. Сколько лет здесь не была, а дорогу помню. У дыры в воротах, за которыми начинается территория водохранилища, стоит какая-то машина. Я качаю головой. Это запрещено. Никто не должен знать, что здесь кто-то есть.
Протискиваюсь в дыру в заборе и иду по скользкой тропке. Живот сводит от дурных предчувствий. Слышу тихий разговор, подхожу ближе и различаю слова.
– Костер разжечь не получится, приятель, – говорит какой-то парень. – Слишком холодно.
– Отвали, – отвечает другой. – Зря я, что ли, был бойскаутом? Кое-что умею.
– Да ты что! – Раздается смех. – Это там учат курить травку?
Теперь я их вижу – небольшая компания стоит кружком у кострища. Один из них наклоняется и чиркает зажигалкой над горкой хвороста. Несколько веточек занялись, в воздух поднимаются тонкие струйки дыма.
Глаза начинают привыкать, и при свете яркой луны я вижу их кожаные косухи, армейские куртки, шапки и перчатки, белый пар дыхания в морозном воздухе.
Подхожу сзади, сердце бешено стучит. Тут, среди ее друзей, я чужая.
– Привет, – говорю я. Некоторые полуоборачиваются.
Протискиваюсь в круг рядом с длинным жилистым парнем и высокой брюнеткой с короткой стрижкой и такими ярко-красными губами, что видно даже при лунном свете.
Кто-то достает бутылку дешевой водки (такую обычно продают в пластиковых бутылях) и говорит:
