– Ишь, бронетехнику ему подавай! Она мне самому нужна для решения основных задач, а лишней техники нет, сам знаешь, сколько ее потеряли, пока до Праги пробивались. Да и маневренность с быстротой вы с танком потеряете, опять же, цель эта для немецких фаустников лакомая. Так что в помощь дам тебе экипаж минометчиков, – старший лейтенант оглянулся, отыскал глазами мотоцикл М-72, из специально оборудованной коляски которого торчал похожий на трубу ствол восьмидесятидвухмиллиметрового батальонного миномета, крикнул водителю:
– Мухаметзянов! Поступаешь в распоряжение старшего сержанта Григорьева.
* * *
Спустя минуту «железный скакун» командира роты взревел и помчался по улице, увлекая за собой десяток своих трехместных «собратьев», которых оседлали «черные дьяволы», как часто немецкие солдаты называли мотоциклистов Красной армии. Глядя ему вслед, Иржи Новак произнес:
– Мне кажется, что ваш командир поступил неправильно!
Григорьев глянул на распростертое на брусчатке тело власовца, сплюнул себе под ноги.
– В сорок третьем году на Псковщине такие же вот предатели расстреляли всю его семью, а дом сожгли.
Чех опустил голову, молча пошел к рычащему танку. Старший сержант кивнул длиннолицему жандарму на мотоцикл.
– Садись, дядя, прокачу тебя с ветерком на своем боевом коне. Ты, небось, прежде на американском мотоцикле никогда не катался.
Жандарм улыбнулся, закивал, усаживаясь на заднее сиденье, спросил:
– Як сэ йменуетэ?
Григорьев понял, о чем его спрашивает чех, повернув голову, бросил:
– Александром именуюсь.
Чех похлопал себя ладонью по груди:
– Франтишек.
– Это мне уже известно, неизвестно, где дом с немцами искать. Говори, союзничек, куда ехать?
Чех понял, указал на улицу, которая уходила направо.
– Доправа.
– Понятно. Вот видишь, и переводчик нам не нужен, – старший сержант завел мотоцикл, махнул рукой.
Три боевых единицы его отделения и приданный им экипаж минометчиков последовали за ним. Ехали по брусчатке, по битому стеклу витрин магазинов, время от времени объезжая оставленные взрывами выбоины, сожженную и брошенную технику. Миновав пустой с выбитыми стеклами трамвай, остановились у перекрестка, уступая дорогу отряду кавалеристов в черных бурках и кубанках. Григорьев махнул рукой:
– Здорово бывали, казаки!
В ответ послышались бодрые крики:
– Слава Богу! Нормально! Не жалуемся! Живем, хлеб да сало жуем!
Один из казаков, молодой, статный, чубатый, остановился рядом с «Харлеем», слез с коня, стал подтягивать подпругу. Григорьев спросил:
– Откуда родом?
Казак обернулся, тронул торчащую из ножен рукоять шашки:
– Кубанские мы, а сам, как я погляжу, тоже папаху носишь. Видать, наших кровей, казацких.
– С Дона я, из Ростова.
– Приходилось моему гнедому донской водицы испить, теперь вот из реки Влтавы хотим коней напоить да на Прагу глянуть. Айда с нами.
– Моего коня бензином поить надо, он у меня американской породы.
– А мы тебе железного на обычного поменяем.
Александр отрицательно покачал головой:
– Нет, браток, благодарствую. Я на нем уже приличный срок воюю, он мне не раз жизнь спасал. Как родной стал.
Казак протянул Григорьеву ладонь:
– Ну, коли так, тогда бывай, старший сержант. С победой тебя! Небось, слышали, что наши Берлин взяли, Германия капитулировала.
– А то как же, слышали. Тебя тоже с победой! – Григорьев крепко пожал руку кавалериста.
Усатый казак в линялой гимнастерке, с орденом Красной Звезды на груди, следующий последним, обернулся, зычно крикнул:
