Последний дар утраченного рая. Поэты русской эмиграции 1920–1940-х годов - страница 4



Ребенок, вспрянувший от сна…
Нет, мы перебежим, жена!
4
Шуршит ледок,
А сердце бьется…
А вдруг челнок
Перевернется.
И берег нем,
А сердце бьется…
Не лучше ль тем,
Кто остается?
Ну, не смешно ль,
Как сердце бьется…
Утихла боль,
Тоска уймется.
Родная Русь,
Как сердце бьется…
Когда вернусь
И все вернется?
1920

Эйфелева башня

Красит кисточка моя
Эйфелеву башню.
Вспомнил что-то нынче я
Родимую пашню.
Золотится в поле рожь,
Мух не оберешься.
И костей не соберешь,
Если оборвешься.
А за пашней синий лес,
А за лесом речка.
Возле Бога у небес
Крутится дощечка.
На дощечке я сижу,
Кисточкой играюсь.
Эх, кому я расскажу
И кому признаюсь.
1926

Яр

Не помню названья – уплыло,
Не помню я весь формуляр.
Да разве в названии сила?
Пускай называется: «Яр».
Ценитель развесистой клюквы,
Веселый парижский маляр,
Две странные русские буквы
На вывеске выписал: «Яр».
И может быть, думал, что это
Фамилия древних бояр,
Царивших когда-то и где-то, —
Две буквы, два символа: «Яр».
Окончил и слез со стремянки,
И с песней отправился в бар…
И тотчас досужие янки
Пришли и увидели: «Яр».
И в новой пунцовой черкеске
Боярский потомок, швейцар,
В дверях отстранил занавески,
Чтоб янки вошли в этот «Яр».
И янки вошли и сидели,
И пили под звуки гитар,
И ярко горели и рдели
Две буквы на вывеске: «Яр».
Их грабили много и долго,
Но князь открывал им «Вайт-Стар»,
Но пела княгиня им «Волгу»,
И мил показался им «Яр».
Приятно все вспомнить сначала,
В каком-нибудь там слиппинг-кар,
Как дама о муже рыдала
Расстрелянном там, в этом «Яр».
Как, в рот запихавши кинжалы,
Как гончая, худ и поджар,
Какой-то забавнейший малый
Плясал в этом бешеном «Яр».
1926

Игорь Северянин

(1887–1941)

Классические розы

В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слезы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут – уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп…
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
1925

Тишь двоякая

Высокая стоит луна.
Высокие стоят морозы.
Далекие скрипят обозы.
И кажется, что нам слышна
Архангельская тишина.
Она слышна, – она видна:
В ней всхлипы клюквенной трясины,
В ней хрусты снежной парусины,
В ней тихих крыльев белизна —
Архангельская тишина…
1929

Грустный опыт

Я сделал опыт. Он печален:
Чужой останется чужим.
Пора домой; залив зеркален,
Идет весна к дверям моим.
Еще одна весна. Быть может,
Уже последняя. Ну, что ж,
Она постичь душой поможет,
Чем дом покинутый хорош.
Имея свой, не строй другого.
Всегда довольствуйся одним.
Чужих освоить бестолково:
Чужой останется чужим.
1936

Валентин Горянский

(1888–1949)

Лавочка сверчков

…Для огорченных старичков,
 Для всех, кому живется скучно,
 Открою лавочку сверчков
 И буду продавать поштучно…
Я долго их тренировал,
Насвистывал за старой печью,
Чтоб каждый пел из них и знал,
Вникая в душу человечью.
Чтоб тонко голосом владел
И в трели приобрел искусство,
И скромный полюбил удел —
Будить померкнувшие чувства.
Воспоминанья оживлять
И, спрятанную берегами,
На заводи тревожить гладь
Вдруг просиявшими кругами.
Ах, даже соловью с сучка
Такие не певать признанья,
Каким я выучил сверчка
За зимы долгие изгнанья.
Что – соловей? Всего лишь – май,
Всего лишь краткое влюбленье,
Всегда не возвращенный рай,
Печаль, тоска и сожаленье…
А мой сверчок – он домовит;
Певец семьи, вещей и крова,
Всего, чем жив мещанский быт,