Белоус оттащил воеводу подальше от ворот, под стену, прислонил его к насыпи под тарасой, а сам, на одной ноге подпрыгивая, потому что только сейчас стал чувствовать мороз и обжигающе холодный снег, вернулся к воротам. Снял сапог с одного из убитых, натянул на себя. Сапог был великоват, но выбирать не приходилось, и искать обувку по размеру времени не было. Там же подобрал меч, снял с неподвижного варяга и ножны к мечу. Показалось, варяг пошевелился. Попробовал пальцами его горло – кровь по жилам не бегала. И только после этого, услышав шум звенящего металла – к воротам приближалась всей своей тяжёлой массой конница варягов, торопливо стащил с убитого меховой плащ, перебросил его через свое плечо, и вернулся к воеводе.
Первонег ещё не пришёл в себя – лежал в той же позе, что и оставил его молодой дружинник. И Белоус решил за благо оттащить его дальше с глаз врагов. А уж потом, когда в себя придёт, воевода сам решит, как дальше поступать. И только здесь Белоус хватился, что не снял с убитого варяга рукавицы. Обмороженные руки не просто плохо работали, они снова мерзли. Теперь уже сразу до боли.
Воевода же Первонег сейчас казался гораздо более тяжёлым, нежели вначале, когда вообще не думалось о тяжести, когда вообще ни о чём не думалось, даже о своей босой ноге, и жило только побуждение спасти воеводу, потому что от него зависела судьба города.
Сейчас уже и от него не зависела. Издали дружинник видел, как непрерывной рекой в ворота врываются варяжские полки, и не было рядом силы, способной остановить их. Славен уже можно было считать взятым, в этом Белоус не сомневался.
Так Славен пал навсегда, без всякой надежды возродиться под своим историческим именем, но ещё никто не знал этого, даже сами варяги…
Княжич Вадимир не подгонял коня. Тот сам шёл всё резвее и резвее, как и другие кони небольшого отряда. Когда человек, плохо, как человеку и положено, ориентируясь в пространстве, ещё не в состоянии понять, что он уже приближается к обжитому месту, кони уже издали знают это, надеются на отдых и кормёжку, и потому всегда торопятся и ускоряют ход без понукания всадников.
Несколько раз Вадимир будто бы невзначай оборачивался, и бросал короткий взгляд на сани. И тут же смотрел дальше, проверяя, насколько отряд растянулся. Но увидеть то, что ему увидеть хотелось, княжич успевал. Велибора сидела с закрытыми глазами, до носа укрывшись пологом. И непонятно было, спит она или просто на морозе и при боковом порывистом и сыром ветре так сидеть ей спокойнее. Сани бежали ровно, как и кони всего отряда. Ледовая дорога через Ладогу тоже не обещала подъёмов и спусков, и потому в таком пути, да ещё в санях, задремать не сложно. Да и в санях сидеть – не в седле, там даже подъемы и спуски не особо ощущаются.
Путь, путь, путь – казалось, он никогда не кончится. Однообразный и своим однообразием утомляющий. Путь бесконечный, кажется, но и он, несмотря на все ожидания, оказывается, тоже окончание имеет. Встали только на берегу Вуоксы против крепости Карелы, и протрубили в большой сигнальный берестяной рожок. Трубить пришлось трижды, чтобы их услышали – сильный ветер, идущий с Ладоги – вдоль лесистых берегов, как в трубу, звуки относил. Только после третьего раза в ответ раздался другой сигнал. Краснощёкий рожечник дружины княжича выдул новый, подтверждающий, и услышал его же в ответ. Такую сложную систему сигналов придумал сам князь Буривой ещё с осени, с поры первого тонкого ледка на реке, опасаясь за тайну подъездных путей и целостность крепости и самого города Бьярмы.
