Комната в принципе не сулила ничего хорошего ее обитателям и случайным гостям. В ней были собраны все лучшие атрибуты старой квартиры, в которой один за другим умирали старики. Большой и бесполезный шкаф во всю стену и до самого потолка. Некоторые полки были открытыми и нещадно пылились вместе со всей посудой из разрозненных сервизов. Пыль изящно покрывала каждую трещинку и скол на фарфоре и прекрасно загораживала блеск стекла и без того мутного хрусталя. Когда-то все открытые полки были стеклянные, но часть заменили, и уже давно, грубые деревянные. Иногда взгляд, следующий по этим хрупким предметам, наследиям когда-то не самого богатого, но все-таки прошлого, спотыкался об уродливые маленькие игрушки, засохшие цветы и записки. Шкаф производил такое грустное впечатление, что даже не подталкивал любопытство узнать, что же там, за непрозрачными створками.
Евины белые шнурки неумолимо тянуло к полу. На нем лежал такой понятный и дешевый ковролин. Любовь ко всему простому и дешевому поглощала шнурки полностью. Они бы предпочли любую вредную еду за три копейки самому изысканному блюду, они бы выбрали быть старыми дряхлыми шнурками в разваливающихся уже не первый сезон кедах, чем быть блестящими и модными застежками на дорогущих туфлях, они выбрали бы без раздумий старый протертый мягкий диван свеженькому только что допиленному дизайнерскому креслу. Этот светло-зеленый ковролин был приятен на ощупь и на взгляд своей выцветающей старостью, которая была единственным уютным местом в комнате. Сверху на него угрюмо смотрел серый потолок в разводах от былых наводнений и люстра с тремя плафонами, из которых один был треснутым, второй лишился лампочки еще в прошлом веке, и только третий был единственным источником света. Свет средь бела дня был необходим, потому что окна были маленькими, пыльными и не выходили на солнечную сторону. Или просто солнца не было. Из этого окна было сложно смотреть на окружающий мир, его почти не было видно. Зато тем проще было смотреть на отражение собственных печальных глаз, которые так и сочатся отчаянием и желанием вырваться наружу.
Несмотря на то, что в комнате было наставлено полно какой-то мебели различного назначения, а приличия наверняка еще теплились даже в этом выпавшем из действительности уголке теплящейся жизни, Ева выбрала единственный известный ей путь. В любой ситуации в любых гостях она всегда полуложится на диван и ждет, чем ее порадует туманное будущее.
Диван неприятно прогнулся своей твердостью под ее весом и скрипнул.
Открылась дверь. В Еву без ее на то явного желания забралось неприятное ощущение, что открылась дверь не та, в которую совсем недавно вошла Лара. Но наверняка этому было однозначное и очень простое объяснение. Лара почему-то держала в руке веник.
– Мне нужно сходить за доктором.
На том она и удалилась прочь из комнаты в коридор.
Ева продолжила полулежать на диване.
Ожидаемо практически сразу за выходом Лары по направлению из комнаты в сторону доктору, где бы тот ни находился, внутрь комнаты попал молодой человек приятной наружности.
– Пить будете? – попытался быть галантным молодой человек.
– Все, что горит, – нисколько не задумываясь над однозначным ответом, сказала Ева.
Молодой человек быстренько метнулся к одной из закрытых створок шкафа, откинул ее и явил на тусклый свет одной лампочки одинокого в своем приличном виде плафона и солнца, которое было не видно и чье присутствие легко было оспорить, импровизированный мини-бар.
