Они продолжали идти, понурив головы немного. И каждого обуревало страстное желание избавиться от остальных. Побыть наедине с сегодняшним днем. Не отдавать его никому. Ощущать его полностью и быть полным эгоистом по отношению к самому себе. Их рты больше не желали произносить ни звука, уши совершенно не собирались слушать. Что бы там кто ни говорил. Они все ощущали страшную усталость. И выхода для них иного не было, кроме стеклянных дверей входа в общежитие. Где, благодаря такой разумной постройке их неведомых предков, было достаточно прохладно. Чтобы в одиночестве провести остаток дня, о котором они больше никогда не будут вспоминать. Если не считать те редкие моменты в самом разгаре тусовочного веселья, когда вдруг так сжимается все внутри. И ты вспоминаешь эти липкие и томные одинокие вечера. Когда ты бы мог развлекаться, но выбрал лежать на кровати и занудством усыплять себя.
Повинуясь общему настроению, Ева не спешила никого тревожить своими наблюдениями. И вопросами, ответы на которые помогли бы ей лучше понять этих странных людских существ вокруг нее. Она молча подобрала свой любимый чемодан. Вообразила его верным песиком, дала ему имя – Клаус. И подняв голову на достойную достойной девушки высоту, начала свое восхождение по ступеням общежития.
Ступеней было всего три, хоть и высоких, бетонных ступеней. Она без проблем преодолела их все и была слишком занята одновременным открытием двери и протискиванием в нее себя и чемодана, чтобы обращать внимание на некоторые неприятные обстоятельства.
И дело было вовсе не в том, что молодые люди ей не помогли. Она для них просто не существовала сейчас. Они хотели быть одни и полностью удовлетворяли это свое желание.
Дело было в том, что забытый где-то там, в районе кустов, хвост антикошки все же выследил Еву, шел за ней по пятам, изучал ее. Он не желал ей зла. Он вообще не мог желать того, о чем не имел ни малейшего понятия. Потому что знать о зле можно только зная о добре. Но хвост не оперировал этими понятиями. Он всего лишь знал, что, как только Ева переступит порог этого дома, дом припомнит ей все. И больше не выпустит из себя. И не будет для нее надежды, потому что уже сейчас те немногие, кто мог свидетельствовать в пользу ее присутствия, вычеркивали из своей реальности и Еву, и друзей, и самих себя. У Евы не оставалось практически никаких шансов когда-нибудь выбраться из общежития. Хвост антикошки возбужденно вилял. Ева продолжала свои попытки по перемещению сквозь неприветливый дверной проем.
– Йобушки-воробушки! – с чувством и полным отсутствием цензуры выругалась Ева.
И скрылась в темном прохладном коридоре.
Никто не заметил потери. Никто больше о ней не вспомнил. Ник, Алекс и Макс молча докурили очередную сигарету и разошлись смиренно по своим комнатам для депрессирования в последние дни лета. Хвост антикошки довольно возвращался в родные кусты, чтобы рассказать о произошедшем телу антикошки, которое в свою очередь (очередь устанавливается в начале каждого отчетного периода) расскажет об этом разуму антикошки. То есть сама антикошка узнает обо всем произошедшем примерно через неделю.
Солнце продолжало светить как ни в чем ни бывало. Цветы росли, птицы пели. Люди прогуливались и спешили по делам. Не прибавлялось и не убавлялось цели и смысла жизни. И только ветер, одинокий в своем вечном ветреном путешествии, теребил, трогал и обволакивал так нечаянно подаренный ему кусочек сломанного о дверь общежития Евиного ногтя.
