– Почти во всех супермаркетах, сразу при входе, метров сто выделяют под товары, идущие по акциям, – говорит он. – Так вот, пока девчонка, которая затащила меня в эту второсортную человеческую кормушку, выбирала себе косметику, я наблюдал за одним парнем. Нормальный с виду такой, одет со вкусом, с интеллектом в глазах и явно не самым дерьмовым образованием. Этот парень, он хватал все, что шло два по цене одного. Просто сметал все без разбора: сок, туалетную бумагу, макароны, консервы, упаковки пива, носки. Носки вообще шли десять пар по цене пяти. Так он положил себе в корзинку восемь упаковок. У меня за год столько носков не изнашивается. В итоге минут за пять он набрал целую тележку, как будто к концу света готовился. А потом смотрю, и ведь он такой не один, куча народу набирает и набирает. А я думаю: «Куда вам столько? Сколько можно жрать?» – Пока Лавэ это произносит, пачка купюр превращается в искрящийся пепел и обжигает ему пальцы.
– Ну, многие живут, чтобы жрать. Это их выбор. В конце концов, может, в этом их кармическое предназначение, – произношу я.
– Нет, тут не все так просто. Я вдруг понял, мы сделали следующий шаг в своей антиэволюции, перешагнули от общества потребления к обществу, у которого напрочь атрофировалось чувство насыщения, как у собак, которые жрут и жрут, и если их не оттащить от миски, они будут жрать, пока не сдохнут от разрыва желудка. – Истлевшие купюры, словно осенние листья, медленно падают на мраморный пол. Но Лавэ этого не замечает.
– У нас нет чувства насыщения? Что за бред? – говорю я, разрывая пирожное пополам и выковыривая из него взбитые сливки.
– У всех нас. Всех, у кого есть доступ в мегамаркеты, торговые центры, в высокоскоростной интернет с «Фейсбуком», порно- и интернет-магазины, – произносит Лавэ и тоже разрывает пирожное, а затем запускает пальцы во взбитые сливки. – В двадцать первом веке целые поколения, созданные по образу и подобию Господа, чувствуют себя лишь крохотной батарейкой с истекшим сроком годности, затерявшейся на полке гигантского супермаркета в разделе уцененных товаров. – Лавэ слизывает взбитые сливки с пальцев. – Двести тысяч лет на этой планете, и вот он итог – мы превратились в общество вечно голодных псов.
Комнату вдруг охватывает женский смех. Я поворачиваю голову, смотрю на брюнетку и рыжую, которые стоят у входа в гостиную, опираясь о дверную коробку, чтобы не потерять равновесие. Из предметов одежды на них только туфли на двенадцатисантиметровых шпильках.
– А как вам такое предложение: две горячие шлюшки по цене одной? – сделав глоток шампанского, из которого половина проливается на грудь, произносит брюнетка.
– Я за. – Лавэ вытирает руку от сливок о лакированную барную стойку и, покачиваясь, направляется в их сторону.
На этом воспоминание оборвалось. Я открываю дверь спальни и натыкаюсь на Разменного, спящего с рыжей красоткой на кровати. Вместо одеяла у них раздавленные коробки из-под пирожных. Со злостью пинаю Разменного ногой в бок, но получаю только унылое мычание в ответ. Прохожу на кухню и пытаюсь приготовить кофе, оно мне сейчас необходимо, чтобы понять, насколько сильно я влип, и только сейчас понимаю, что у рубашки, которая на мне, оборван рукав. На столе я нахожу скомканный лист бумаги, он исписан моим почерком. Я пытаюсь вчитаться в расплывающийся текст, полный хаоса. Сверху идут наши имена, затем какие-то числа в трех столбцах. Сверху надпись: «Сиськи – 5, пупок – 10, лобок – 20…» Память начинает возвращаться…
