Последний император России. Тайна гибели - страница 36

Человеческая память лучше всего фиксирует то, что сопровождалось наиболее яркими эмоциями. Неважно, положительными или отрицательными. Она фиксирует это сразу и навсегда. Именно по этой причине человек не может избавиться от неприятных ему воспоминаний. Тех, где он сподличал, смалодушничал, струсил, обманул, предал. Всю оставшуюся жизнь память будет вновь и вновь напоминать ему: не забывай, ЭТО в твоей жизни БЫЛО, и ЭТО останется с тобой до конца.

Какие эмоции могли испытывать убийцы, глядя на идущую на смерть семью? Учитывая их образовательный и интеллектуальный уровень – практически никаких. Но они, как ни странно, именно эту фазу «операции» запомнили лучше всего. А вот эмоционально насыщенные события в расстрельной комнате их память сохранила намного хуже. Почему? Нет, память не могла их подвести. Все они хорошо запомнили. Нет сомнений, что всю жизнь память вновь и вновь заставляла их заново смотреть то, что они натворили в молодости. И какими бы негодяями они ни были, просыпаясь среди темной ночи от того, что снова увидели устремленный на них взгляд Императора там, в той комнате, они не могли не проклинать свою память за то, что она не дает им покоя. Нет сомнений, что вновь и вновь рассказывать большевикам и пионерам о своем участии в расстреле их заставляла не только жажда увековечить свою роль в истории, но еще и необходимость вновь и вновь оправдывать себя перед собственной памятью за ту кровавую ночь. Уходя с пионерского слета, где юные ленинцы, завороженные рассказами о славных убийствах, награждали героев революции аплодисментами, они на время получали оправдание своему злодеянию. Но только до следующей ночи, когда в их сны снова врывались предсмертные стоны умирающего Цесаревича.

У автора нет цели искать в этих людях что-то человеческое. Совесть, стыд, раскаяние – эти нравственные категории были им неведомы. Их зачатки, данные убийцам при рождении, были напрочь вытравлены постыдной жизнью насильников и убийц. Но память не подчиняется человеку. Всё они запомнили. Но не хотели в этом признаться. А еще, оставаясь большевиками, они своими воспоминаниями создавали легенду о величии революционных идей. Не удалось скрыть все обстоятельства убийства – тогда представим его как суровую революционную необходимость. Мы вынужденно были жестокими, но при этом щадили свои жертвы. Мы не заставляли их страдать. Наши жертвы до самой смерти не знали о том, что сейчас умрут.

Кудрин в своих воспоминаниях отмечает поведение обреченных в комнате: «Романовы совершенно спокойны – никаких подозрений».

Юровский тоже уверяет нас, что на этом этапе «операции» замысел убийц обреченными не был раскрыт: «Очевидно они еще в этот момент ничего себе не представляли, что их ожидает».

В правдивость этих фраз поверить трудно. Убийцы не были психологами, но не могли не видеть беспокойство своих жертв. Они и видели. Ермаков говорит об этом: «…все сидящие чего то ждали, у всех было напряженное состояние, изредка перекидывались словами, но Александра несколько слов сказала не по русски…»

Если допустить, что все убийцы в воспоминаниях создавали легенду по определенному заданному сценарию, то почему Ермаков не играет ту же роль? Все очень просто. Этот алкоголик успел наболтать о своей исключительной роли в убийстве больше всех. И при этом наговорил столько всего, что верить его басням могли разве что пионеры. Приструнить дурака Органы могли. Но не стали. Решили: путь это и будет его ролью. Пусть мелет, что хочет, все равно ни один здравомыслящий человек не примет его болтовню всерьез. И это так. Свидетельства всех без исключения участников расстрела содержат как истину, так и преднамеренную ложь. Но если в свидетельствах Юровского, Кудрина и прочих ложь вкраплена, то в воспоминаниях Ермакова правда – как крупицы золота в никчемном песке. Но она, правда, там все равно есть. Только искать ее труднее.