Последним, что я увидел, прежде, чем совсем потерять сознание от свалившегося мне на голову камня, был Чеисом. Он был уже совсем не тем, кем был минуту назад, и теперь это был седой старик, одетый в черную вуаль с плащом, жутко улыбающийся, показывая острые белоснежные зубы, выступающие в ужасной гримасе из-под тонких губ. Его ужасающая улыбка теперь провожала нас внутрь под гору, в Храм Актониса. Именно этого момента, чего мы тогда точно не знали, и ждал весь окружающий нас мир. Жизнь, которой мы ее знали, исчезла, уступив дорогу истине, так бережно от нас скрываемой, в которую лишь теперь приходилось окунуться нам. Седой старец, Бриз, Генерал Западных имтердов, прощается с нами, и качает головой.
– Последний раз я наблюдаю такую картину. Эпоха Грома подошла к концу. Скоро его достигнет и сам мир. Возможно…
‑ А они похожи, а?
– Кто? – прозвучал так и впивающимся в голову тяжелый злой голос.
– Этот тип, и Алиакиф.
– Россе искал тело, которое было бы схоже с его предыдущим. В этом нет ничего удивительного.
– Я не искал никакого тела. Оно нашло меня само. – раздавался высокий насмешливый голос совсем рядом, будто из моих уст.
– Ну и ну. Может, расскажешь, какого было так провиниться перед Уиллекроми? – засмеялся совсем рядом явно безумец.
– Пока явно не так плачевно, как ты перед Римро.
– Он сам дал мне эту силу. Я получил достаточно за то, что ей владею.
– Хех. Да что ты можешь знать о Проклятьях? Их создали не Археи, не Лорд Винторис. Их создали мы, Клинки Власти.
– Чушь. – вдруг мгновенно поменял голос безумец.
– Скажи ему, Дума.
– У Черного Пламени нет никакого Проклятья.
– Ты проклят настолько, что не замечаешь его. Поэтому ты стал чудовищем.
– Пустая душа не в праве оскорблять того, кто прожил эту Эпоху своими силами. – хладнокровно проговорил Дума.
– Теперь от тебя этому миру нет толку, Россе. – добавил безумец.
– Ты еще увидишь, каков от меня толк. Мы еще поговорим. Однажды. Если ты не умрешь раньше! – разрывая голову изнутри, раздавался в ней тот же безумный смех.
"Хватит! Прочь из моей головы!" – взялся за голову я. Челюсть уже трещала, а скулы горели. Вся голова будто залилась тупой, жгучей болью. Она, помимо того, была еще и мокрой. Тягучая жижа склеила волосы словно клей, поэтому было совсем не сложно понять, что с моей головой сделал упавший, почти что с неба, камень. Помимо головы, неприятной, но уже не столь сильной, болью отдавались и конечности, поверхность которых была стерта, когда неведомая сила тащила меня по земле, и протерлись даже штаны. Но не только боль и заботы об одежде в тот момент привлекали мое внимание. Я очнулся. Вспомнил, где я находился, и как я туда попал. Я снова забыл каждое слово, которое мне явно мерещилось. Должно быть, это был лишь очередной кошмар. Как жаль, что настоящий кошмар, то, что происходило теперь наяву, мне вовсе не мерещилось.
Если в этом самом месте, в котором я оказался, и вправду когда‑то разбили лагерь бедняки, то, наверняка, тут и помимо камней, которых тут было навалом, было чего опасаться. Достаточно было обо что‑нибудь пораниться, чтобы обзавестись целым спектром заболеваний, исходящих из заражения крови. Ржавые острые предметы наверняка могли оказаться теперь где угодно, ведь поговаривали же, что угнетенные бедняки умеют тыкать иголками в тряпичные куклы, в которые вшиты волосы каких‑либо графов, герцогов и им подобных, причиняя, таким образом, боль и всем перечисленным возможным владельцам тех волос. Не представляю, как это может работать, и где они эти волосы вообще могут брать, но слухи есть слухи. Хотя и не помню, чтобы мне, графскому сыну, куда‑то чем‑то тыкали. Как бы это не звучало, я говорю по теме.
