– В караул до дальнейших приказаний, – пробурчал офицер, переведя пылавшие от гнева серые глаза с меня на сержанта. Тот отдал честь. – Ты просто мерзавец, – продолжал офицер. – Пока твои товарищи по оружию погибают, чтобы защитить тебя, ты даже не заметил, что нас собираются обстрелять два самолета. Ты должен был их увидеть. Наверно, заснул. Все вы у меня отправитесь на фронт, в штрафном батальоне. Три грузовика уничтожено, семеро погибло, двое ранены. Они, видно, тоже задремали. Вот что ты натворил. Ты недостоин оружия, которое носишь. Я доложу о твоем поведении.
Он пошел дальше, не отдав честь.
– По постам! – прокричал сержант, пытаясь копировать тон начальника.
Мы побежали в разных направлениях. Я бросился за шапкой, но сержант схватил меня за плечо.
– Возвращайся на пост!
– Моя шапка, сержант.
Солдат, стоявший там, где валялась моя шапка, передал ее мне. В растерянности я забрался в грузовик, водитель как раз заводил мотор.
– Вытри нос, – произнес он.
– Да… Похоже, я расплачиваюсь за остальных.
– Да не волнуйся ты. Сегодня приедем в Харьков. Может, там и караулить будет нечего.
После испытанного потрясения я был вне себя от гнева.
– Сам-то он тоже должен был заметить самолеты. Или он не в конвое?
– Что же ты ему это не сказал?
Я подумал о двух маленьких точках, которые заметил в полудреме. В том, что сказал лейтенант, была доля правды, но мы даже не рассчитывали ни на что подобное. Ведь мы не сталкивались с настоящей военной опасностью, страдали лишь от недосыпания, мороза, бесконечной дороги, а также от омерзительной грязи, которую даже трудно себе представить. Мы так замерзли, что во время дневных остановок не умывались, да и воду найти было почти невозможно. Крестьяне, казалось, не понимали, что нам нужно, и смотрели на нас с удивлением. Все это отнимало время, а время было у нас лишь вечером, после наступления темноты, а тогда мы могли думать только о том, чтобы выспаться.
Но все эти оправдания не вернут жизни моим товарищам. Одна мысль о том, что, поменяйся три грузовика местами, и на месте пострадавших оказались бы мы, привела меня в ужас. Я никогда не получал ранение, но какая это адская боль, я знал уже слишком хорошо… Теперь я не отрывал взгляда от ветрового стекла.
– Если они вернутся, я уж их не пропущу.
Водитель взглянул на меня со своей вечной усмешкой:
– Лучше поглядывай и в зеркало заднего вида. Вдруг они прилетят сзади. – Он явно издевался надо мной.
– Думаешь, я идиот. А что еще остается делать?
Он пожал плечами. Выражение лица шофера не изменилось.
– Да знаешь, тут ничего не поделаешь. Когда я сломал колено, то подумал о голове. Лучше было бы идти в другую сторону.
– Вот оно что! И бросить наших товарищей, которые сражаются на фронте!
Шофер посмотрел на меня, улыбка сошла с его лица. Но вскоре его лицо разгладилось, и он сказал тем же беспечным тоном:
– Им надо было только послушаться меня: повернуться «кругом»! – Он явно передразнивал фельдфебеля.
– Сам не понимаешь, что говоришь. Большевикам только это и нужно. Это невозможно. Война еще не закончилась. Так нельзя говорить.
Водитель внимательно взглянул на меня:
– Ты еще слишком молод. Думаешь, я говорю серьезно? Да нет. Надо ехать так быстро, как только возможно, и даже еще быстрее. – Как будто желая подчеркнуть сказанное, он нажал на акселератор.
– Это я-то слишком молод! Меня бесит, когда ты так говоришь. Будто только от солдат твоего возраста есть толк. Разве на мне не та же форма, что и на тебе?
