Впервые в истории Второй Мировой войны сражение разыгралось внутри города. На улицах, в «коробках» разбитых домов. В подвалах и системе канализации. Советские солдаты генерала Чуйкова, командующего 62-й армией, применили тактику боёв, которая лишала немцев их преимущества – массированных танковых атак. И фланговых «обводов». В большом городе трудно было ориентироваться. Тем более среди дыма и огня, застилавшего небо. Невозможно было рассчитывать на сигнальные ракеты. Радиосигналы глушили железобетонные развалины. Из щелей, оконных проёмов и баррикад русская пехота, средь которой часто мелькали «полосатые черти» в бескозырках, разила танки и самоходки. Зажатый стенами домов панцер с оборванной гусеницей становился отличной мишенью. Русские наловчились подбивать переднюю и замыкающую машины – их добычей становилась вся колонна. Не приспособленная к уличным боям германская пехота несла потери. Стали использовать части полевой жандармерии и сапёров – они были обучены тактике боёв в городе.
Циклопические развалины Тракторного завода им. Дзержинского (СТЗ), что раскинулись за Купоросной балкой, поразили воображение генерал-полковника. Здесь почти не переставая, под огнём 105-мм гаубиц и бомбами пикировщиков, русские продолжали выпускать с конвейеров десятки танков Т-34. Без краски, а порой без прицелов танки шли в бой. Это поражало воображение! Порой, в искорёженных 62-тонных Кристи обнаруживались люди в рабочих спецовках. Они висли на рулях, застывали за окулярами танковых прицелов. Свисали из башенных и лобных люков. А подходы к заводу «Баррикады» защищали девушки-зенитчицы. Не умевшие стрелять из 85-мм пушек по наземным целям, они продержались менее часа. Панцеры и панцервагенс Курта фон Зейдлица-Курцбаха, смяв этот слабый заслон, на целую неделю увязли в боях. За цеха, что обороняли поначалу лишь рабочие из ополчения.
…Паулюс пытался вызвать в памяти образ русского старика. Время от времени у него это получалось. Особенно ночью, когда он лежал на походной алюминиевой койке. Смотрел в темноту перед собой. Видел какие-то неясные свечения. Из них нередко возникало знакомое ему до боли, по отечески ласковое лицо.
«…Да, я был не прав, отец, когда не послушал ваш мысленный совет. Я продолжил службу в вермахте. Продолжил воевать. Сейчас подчинённые мне солдаты сеют разрушение и смерть в т в о е й стране. Стало быть, я являюсь главным преступником. Ответственным за эти страдания и разрушения. Эти солдаты подчиняются своим офицерам. Они получают приказы от своих генералов. А генералы… Я изо дня в день отдаю в штабе приказы. Убийственные и бессмысленные. Всем существом я ощущаю, что нет тех оправданий, которые могли бы смягчить мою жалкую участь…»
«…Да, оправданий нет и не должно быть. Однако ты не единственный, кто ощущал себя таковым в ВЕЛИКОЙ ПРИРОДЕ. Многие, очень многие видели себя со стороны и ужасались. Считая себя ранее непорочными, каждый из них вскоре обнаруживал своё ужасное несовершенство…»
…Паулюс, устало запахнувшись в генеральский китель, вышел во двор станичного дома. Тёмно-синее, почти чёрное небо было усеяно гирляндами созвездий. На них, возможно, теплилась или зарождалась чья-то жизнь. Дай бог, чтобы там не повторился тот кошмар, в который ввергла себя наша сумасшедшая цивилизация, подумал Паулюс. Он ощущал всем телом и душою лёгкую, успокоительную прохладу. Она мягко обволакивала плечи. Проникала в лёгкие. Снимала напряжение у бешено работающего головного мозга.
