Ответом было ещё больше затянувшееся молчание.
– Тады это надо отметить! – Рука Зазорули потянулась за ватник. Он вынул трофейную круглую фляжку. Отвинтил крышечку-стаканчик. – Пойло дерьмо, я извиняюсь! Навроде лимонада-ситро с пивом. Коньяк называется. Но на безрыбье и рак сгодиться! Давайте, товарищ майор! – он протянул своё богатство Симонову.
– Это другой разговор! Ваше здоровье, черти вы полосатые…
Но допить им, как следует, не дали. Немцы начали обстрел прибрежной полосы. Над переправой повисли «штукас» в количестве тридцати. Принялись утюжить берег. От разрывов на развалины поползли жёлто-коричневые клубы. Все чихали и матерились. А на дальнем конце улицы произошло первое движение. Наблюдатель заметил самоходку «Мардер» с 75-мм длинноствольной пушкой. За ней ползли гробовидные бронетранспортёры с 37-мм пушками и, видимо, 81-мм миномётами. На всей вражьей технике – белая эмблема «скрещённые клинки». «…Ага! Как на саксонском фарфоре! – перекричал шум разрывов Симонов. Его антрацито-чёрные, красивые глаза засверкали в азарте. – Скорее всего, саксонская дивизия! Вот так ферт!» «Да уж! – уважительно поддержал его Васька. – Где чалились, товарищ майор?» «В смысле?» «В смысле лагеря?» – продолжил было шутить Цвигун.
Но артподготовка (длилась два часа) к тому времени закончилась. Батальон морской пехоты ждали две неожиданности. Наверху, где был балкон, молчал наблюдатель. Как оказалось, он словил пулю или осколок в висок. А внизу, прямо перед ними, урчали моторами два германских панцера. Один, украшенный на лобовике траками, плевался огнём из пулемёта и длинной пушки с массивным дульным тормозом. От развалин, где засели матросы и товарищ корреспондент с умным Васькой, летели осколки кирпича. Позади ухала самоходка. Танк поменьше, с короткостволой пушкой пополз было в обход. Там, где начинался пустырь с воспоминанием от детской площадки и футбольного поля. Как только его синевато-серый борт, меченный крестом и клинками, повернулся к матросам, в него попали снаряды от двух сорокапяток. Панцер завертелся на оборванной гусенице. Из бокового люка в плоской башне показалась голоса в чёрном шлеме. Фриц пытался выползти, но упал, срезанный пулей, на броню. Вскоре его тело соскользнуло вниз под вращающуюся, уцелевшую гусеницу. Шрафутдинова, при виде кровавого месива, стало безудержно рвать. А Симонов только смотрел на происходящее расширяющимися глазами. Его мужественно-красивое, семитское лицо с аккуратными, точно подведёнными усиками заметно побледнело.
…Зеленовато-синие фигурки панцергренадир (так с 42-го года стала называться вся германская пехота) показались на обломках. «О! Гости пожаловали. Щас мы их умоем!» – торжественно прошептал Зазоруля. Так как на берегу во время обстрела был убит мичман, что командовал взводом, старшина временно взял на себя эту должность. – Когда подойдут – в упор!» «А нас тоже – под жопу? Или как?» – возмутился Васька, показав на изготовившиеся к продолжению панцер и самоходку. – Пусть уж товарищ майор нами покомандует. А то тебе волю дай – ты фрица на корабль пригласишь, что б не промахнуться!» Матросы удивлённо заржали. Зазоруля, двухметровый гигант с пудовыми кулаками (был чемпион флотилии по вольной борьбе и имел разряд по боксу) вскинулся было ответить. Но неожиданно для себя примолк. Слеза выкатила на его могучую скулу. А Симонов, ободрившись, уже командовал: «Первое отделение – это те, что рядом со мной! По офицерам и пулемётчикам по моей команде… Второе отделение – оставшиеся! Отсечь от бронетехники остальную пехоту. Не давать поднять головы. Слушай мою команду…» Он был на Хал-Хинголе. Кроме этого, пришлось повоевать маленько в 41-м. В Белоруссии, когда оказался под Минском и командовал взводом в окружении. Помимо всего прочего, как подчинённый главпуру РККА, Симонов и его коллеги регулярно проходили военные сборы в кадровых частях. За этим следил сам Лев Давидович Мехлис. Тем, кто линял – спуску не давал.
