– Да чего уж тут теперь скрывать, – вздохнул полковник, отрешённо уставившись на нетронутую пищу. – Что вы хотели, товарищ ефрейтор?
– Наш командир части Плигин предварительно покинул своих людей, отступив с чужими…
– Прям второй Октябрьский, – грустно улыбнулся Гагин.
– И Плигин туда же? – Геннадий Викторович долбанул кулаком по столу. – Да что сегодня за ненормальный день?
– Да вообще время сейчас настало ненормальное, – кратко, но точно отметил майор. – Бесовский бал, гроза кругом.
– Командование временно принял на себя капитан Панов, но управляться с подобной массой ему очень тяжело, – продолжал Станислав. – Меня послали найти Плигина, вот я подумал, что, может быть, он у вас.
– Нет у нас его, – прохрипел старший командир, наливая себе самогон в мутную рюмку. – Продолжайте двигаться вместе с остальной колонной и передайте Панову, чтоб продолжал руководить. У него хорошо это, видимо, выходит, раз большинство народа не разбрелось по лесам. А о «геройстве» Плигина скоро прознает особист, который только что здесь… – Полковник хотел сказать «надавливал». – Гм, беседовал с нами. Так что можете не беспокоится, не забудется.
– Так точно! – проговорил Богатырев, выходя из дома.
– Что касается битвы за Киев, товарищ Гагин, – за закрывающейся дверью еще слышался голос Геннадия Викторовича. – Считай, что ее мы уже проиграли.
***
Станислав и не заметил, как прошёл пешком почти что через всю деревню. Проплывали мимо убогие домишки, сонные местные жители, влажные берёзы, запачканные солдаты. Где-то высоко с гулом пролетели самолёты. В голове у ефрейтора всё смешалось: мысли о судьбе родных и близких, стремительное наступление Германии, неостановимое отступление советских войск, необходимость как можно быстрее попасть в Старогород, неприятный чекист, деморализованные и отчаявшиеся командиры…
В сумраке солдат вышел к старому железнодорожному полотну, уходившему в сторону брошенного завода по переработке угля. Совсем неслышно начинали петь сверчки. В темнеющей лесной чаще на юге тревожно ухнула сова. Свинцовое небо время от времени расступалась, и в появлявшемся пространстве можно было видеть бледно-жёлтый диск луны, а также ярко сияющие звезды. Мокрая трава шелестела под сапогами. Чрезмерная свежесть нынешней ночи стала неприятна.
Пройдя по старым растрескавшимся шпалам вперёд, Богатырёв уткнулся в ограду из колючей проволоки высотой в человеческий рост. Отделённый периметр охраняли непонятные люди с автоматами в руках. Ещё чуть впереди расположился железнодорожный состав. Находились в нём и товарные вагоны, а к окнам пассажирских были накрепко приварены решётки. Не спеша поднимался дым из трубы локомотива. Виднелись огоньки папирос.
«Надо бы искать командира да сваливать отсюда», – нехорошие мысли прокрались в голову солдата, но что-то предостерегало его от ухода. Нечто ему необходимо было увидеть.
– Интересно, что сейчас с Катюшей? – вздохнув, пробубнил Станислав. – Где ты, милая, где ты, родимая? В какой край тебя занесло?
И тут он увидел арестантов.
Признаться честно, Богатырёв был прекрасно наслышан об этом явлении. Газеты постоянно писали об арестах «врагов народа», о «кулаках» и «классовых врагах», о «каэрах» и «троцкистах», которые могли загубить светлое социалистическое будущее. Государственная пропаганда представляла человека, пошедшего против советской системы, как безнравственного, бесстыжего, подлого дегенерата, который только и хотел навредить идеальному обществу СССР. Подобного человека, по мнению авторов советского права, требовалось безжалостно уничтожать, втаптывая в землю.
