– Дети, дети! Оставьте в покое Михаила Владимировича! Дети!
В тихий час у нас никто не спал, вечерний отбой превращался в изнурительный кошмар. Я ходил по палатам и грозился, а следом за мной на цыпочках ходили маленькие дерзкие хулиганки и строили всем рожи из дверей. Нина усиленно штудировала Макаренко и Сухомлинского. Она говорила мне, зайдя в комнату и не присаживаясь, несмотря ни на какие уговоры:
– Понимаете, Миша, вы для них – друг. А надо быть вожаком. Они не чувствуют в нас авторитета. Мы не смогли правильно акцентировать свою роль.
– Я эту рыжую скоро просто высеку, – уныло говорил я, почесывая укушенное плечо. – Она совсем сбрендила. Бросается на меня, как бульдог.
– У нее в семье нет отца, – говорила задумчиво Социалидзе. – Или есть, но очень слабый. Понимаете? Ей хочется мужской власти. Ей хочется компенсации.
– Слушай, – говорил я уныло. – Давай все-таки на ты. Ей-ей, я чувствую себя неловко. К тому же, мы на войне. Будь проще.
На третий день в тихий час к нам заглянула Ковальчук. Шабаш как раз был в самом разгаре. Я держал одной рукой ревущего во весь голос Петьку, которого злющая Зинка облила собственной мочой из майонезной банки, а вторую руку мне безуспешно пыталась открутить рыжая Ольга. У нее не получалось и она приплясывала от нетерпения и временами пыталась укусить меня за локоть. Орали все вокруг и носились, как взбесившиеся язычники во время кровавого жертвоприношения. Я тоже орал – беспомощно и жалко. Бледная Нина стояла в дверях своей комнаты с книгой Сухомлинского, как пастырь со спасительной Библией в руках. И вдруг все присели от страха.
– А ну молчать!!! Молча-а-а-ать!!! – оглушительный, яростный голос покрыл всех.
Наталья стояла посреди холла, гневная и прекрасная как Афина Паллада во время битвы. Глаза ее сверкали, в руках ее извивался устрашающий кожаный ремень.
– Что это за бардак?! Почему не спите?! А ну марш всем по палатам! Мигом! Пулей, я сказала! Раз! Два…
Все бросились, стуча босыми пятками по кроватям.
– А тебе что, особое приглашение надо?!
В моих руках беззвучно трепыхался испуганный Петька, которого я все еще бессознательно удерживал. Я разжал ладонь и он, всхлипнув, метнулся в палату. На полу остались только чьи-то трусы, футболка и гребешок. Наталья поддела трусики кончиком туфли.
– Вы что, здесь бардак устроили?
Мы с Ниной молчали и смотрели на благодетельницу с умилением.
– Что вы им позволяете? Они у вас сума сошли. Мои уже давно дрыхнут.
В это время в одной из палат послышался сдавленный смех.
Наталья, как гончая, замерла, прислушиваясь, потом быстро зашагала в палату.
– А ну-ка кому там не спиться?! – загремел ее металлический голос. – Кому там хочется на улицу, а? Кому хочется крапивы по голой попе, а? Сейчас устрою! А ну живо все на правый бок, ладони под голову, быстро! Я кому сказала, на правый бок! Ты что, не знаешь, где у тебя левый, где правый? Я тебя живо научу, так научу, что на всю жизнь запомнишь!
Нина дрожала. Мы вышли на крыльцо, и я облегченно вытер пот со лба. За нами вышла довольная Наталья и фыркнула, увидев наши растерянные физиономии.
– Эх вы, педагоги. Как они вас еще не сожрали, никак не пойму. Слушай, Нинуль, я сегодня заберу у тебя Мишу в аренду, ладушки? У Гордейчик будет вечеринка, собираются все свои. Устроим небольшой бальдерьеро… А то от скуки сдохнешь. Во сколько вы укладываете своих гопников?
