Что же касается Геллы, то она была зеркальным отражением Кедо. Пара незначительных отличий в характерах и внешности, словно два художника-выпускника рисовали портреты с андрогина-натурщика, по завершению работы решив с помощью игры в камень, ножницы, бумага, кто какие половые признаки будет добавлять в свои работы. Часто про людей говорят, что они прекрасно дополняют друг друга. В данном случае это и был один человек, не понятно с какой целью разделенный на две разнополые половины. Мне сложно вообразить их полноценно функционирующими по отдельности. Иногда мне казалось, что они могут спокойно совершать за друг друга прием пищи или дефекацию, если кому-то из пары требовался отдых. А половой акт представлялся мне слиянием их тел в одну гермафродитную сущность, лежащую в постели и онанирующую без единого звука и вздоха. Увидев в будущем Кедо беременным, я бы ничуть не удивился. Тем более зная, что за первенца полагаются выплаты, уж будьте уверены – он с радостью бы взял на себя девятимесячную ношу.
Черта, которая мне действительно импонировала в Гелле – это присутствие чувства прекрасного, пускай и в немного извращенно-скрупулезном виде. С бокалами игристого вина мы могли часами обсуждать работы художников прошлого, даже на полшага не подходя к моменту, когда дискуссия перерастает в конфликт. Всё это благодаря тому, что глаза ее были не оком творца, а микроскопом ремесленника-ювелира, а в подтверждение этого стены их квартиры с Кедо были увешаны работами-репродукциями, списанные руками Геллы с тщательностью профессионального фокусника, выполняющего смертельный трюк под водой. В прихожей вас встречал «Сын человеческий», в спальне висели «Звездная Ночь» и «Рябчики в медной вазе», на кофейном столике, сделанным Кедо из дубового дерева, красовалось «Вероломство образов». Не думаю, что сосредоточенность на двух авторах было обусловлено безумной любовью к их творчеству. Скорее, Гелла начинала осваивать навык художника-подражателя с произведений Ван Гога и Магритта, а овладев их стилем настолько, что для подтверждения фальсификации потребовался бы эксперт-искусствовед, потративший на это большую часть жизни, она остановилась. Ей не хотелось становиться профессионалом в области репродукции, да и творчество в целом не было для нее глотком кислорода, необходимым и жизненно важным. Вечернее хобби, не более. Кто-то ходит в пабы, кто-то – шьет крестиком, а Гелла создавала копии, возможно, превосходящие оригиналы в мастерстве.
Двери лифта открылись, и мы вышли на просторную подъездную площадку. В нос ударило едкое сочетание запахов сырости и дешевой краски. Доковыляв до квартиры, ощущая себя запряженными бурлаками с картины Репина, мы, после недолгой возни Кедо с ключами, попали в его апартаменты, и, не разуваясь, прошли до зала, попутно скинув с себя недолгий груз.
Отдышавшись, я бегло оглянулся по сторонам. Квартира претерпела значительные изменения с последнего раза моего пребывания в этих стенах. Диван, на котором я раньше восседал в материнском обиталище Кедо обрел здесь свой новый дом, невзрачный белый стол, окруженный деревянными собратьями поменьше, в народе именуемыми стульями. Из полуоткрытой двери в спальню величаво возвышался шифоньер, слегка побитый жизнью, отдавший свои лучшие годы в службе кому-то другому. Сколько прошло? Две, три недели? Моя потеря во времени давала о себе знать. А когда Кедо съехал со своей прошлой съемной жилплощади? Вопрос интересный, хотя и не стоит того, чтобы быть озвученным.
