– Вилли, Вилли, – Катя поняла, что назревает очень серьезный конфликт, – Вилли, пожалуйста…
Он рукой задвинул ее себе за спину, словно Кинг-Конг.
– Немец приказ исполнит. Только давайте сначала глянем, кто чего стоит. Там. – Вилли кивнул на спортзал, располагающйся рядом с ИВС. – Чего стоит мент, черная кость, разгребатель вашего дерма. И чего стоите вы, господа «новые дворяне». Ну? Я один против вас троих. Бой без правил в спортзале. Разрешено все. До первой крови. Или до последней. До конца.
– Вилли, вам надо успокоиться. – Катя чувствовала: еще минута – и бой без правил произойдет здесь, если уж Вилли Ригель ринулся в атаку, его не остановишь.
– Вы это чего? Совсем оборзел! – воскликнул Михаил Эпштейн. – Пьяный, что ли?
Вилли Ригель протянул руку и схватил его за галстук, дернул к себе. Эпштейн взвизгнул, как пойманный в силок кролик.
– Отпустите его, – сказал Борщов. – Навесите ему фонарей – под суд пойдете. А у него в кармане справка из дурдома. Он ею как броней от всего прикрывается. Миша, радость моя, покажи майору свою справку из дурдома. А он на вас потом еще в суде наябедничает, в антисемитизме обвинит.
– Пошли в спортзал. – Вилли Ригель отшвырнул от себя Эпштейна и надвинулся на Борщова.
– Я уже такими делами не занимаюсь. Не тренировался давно, увы. – Борщов пожал плечами.
– А я вообще в ФСБ не работаю. Уволился, – ответил Аристарх Бояринов.
– Полоумный фашист! – визгливо выкрикнул Эпштейн и спрятался за спину Бояринова.
– Вилли. – Катя развернула Ригеля к себе. – Все, все. Успокойтесь. Глубоко вдохните. Не надо с ними вообще сейчас ни о чем говорить.
Слыыыыыышатся грооооооооома раскааааааааатыыыыыыы…
Оба хора – арестантский из камер и Краснознаменный из планшета – слились в унисон.
Борщов взял со стояла крышку от бутылки кока-кола и вставил себе в глаз, как монокль, глянул на них – ну прямо Коровьев-Фагот. Катя в этот миг поняла, что этот тип – лицедей, и какой!
– Как у старика Булгакова – «заскулил, просил уважить старого регента-певуна, умоляя грянуть»…
И голос-то как у Фагота! Но вдруг голос резко изменился, став почти женским:
– «Примите меры, доктор, умоляю!»
Борщов выкрикнул эту булгаковскую фразу тоном истеричной девицы.
Однако его пародия, призванная разрядить ситуацию, выглядела какой-то натужной, искусственной, жалкой на фоне мощной прекрасной песни, наполнившей маленький отдел староказарменской полиции. «Славное море» слушали в городе, во многих окнах домов рядом с отделом зажегся свет.
– И отчего это с нами не надо разговаривать? – спросил Борщов у Кати, вытаскивая свой «монокль» из глаза. – Мы не люди, что ли?
– Это вот, между прочим, полковник ФСБ из 66-го отдела, – сообщил Кате Эпштейн тоном ябеды. – Прикомандирован сюда сверху.
– Гектор, – сказал Борщов Кате.
– Какой Гектор?
– Гектор Борщов-Троянский. Но приятели зовут меня Гек. Раз уж мы в глазах представителя пусть и ведомственной, но свободолюбивой прессы все здесь ретрограды и душители демократических свобод, так будем без чинов. Без церемоний. Приватно.
– Пусть ваши приятели вас зовут как угодно. Вы мне не друг, – отрезала Катя.
– Тогда для вас я – Гектор. – Он смотрел на нее. – Это майор для вас – Вилли. Майор, остынь… Иди выпей водки, знаешь, порой надо дернуть стопку. Помогает. А будешь без перчаток из стенки кирпичи вышибать, покалечишь руки, и когда драться надо будет по-настоящему, они тебя подведут. Читали Илиаду? – Он снова обратился к Кате.
