– В восьмом часу придете к нему. И не болтайте лишнего. Язык иногда весьма вредит.
Потемкин… Он только что откуда-то вернулся. Этот человек не просто мог разговаривать с его богиней, брать ее за ручку, но был фаворитом государыни. Хотя почему был, он и сейчас фаворит.
Скосив глаза в окно, Ланской увидел, что фрейлина присоединилась к отдыхающим, кивнув головой Потемкину. Значит, князь действительно потребовал его к себе. Потемкин был начальником Ланского, и ему ничего не стоило просто вызвать флигель-адъютанта по команде, но князь предпочел передать через фрейлину. Это означало, что Григорий Александрович не желал, чтобы о вызове кто-то знал… Вот к кому бы попасть в приближенные! Не потому, что служба у князя доходна – для Александра и его нынешнее положение несравнимо с прежним, – а потому, что сам Потемкин часто виделся с государыней.
Начавшийся дождь загнал компанию под крышу, и больше Ланской свою богиню в тот день уже не видел. Он едва достоял караул, почистился и как раз к восьми был у покоев князя. Там оказались предупреждены и сразу провели внутрь.
В тот вечер не предполагалось никаких развлечений, Потемкин сидел в халате, был хмур (снова немилосердно кололо в боку) и деловит. Указав на место на ковре перед собой, он принялся разглядывать Ланского, точно вещь, которую собирался купить. При этом засыпал вопросами: кто, откуда, кто родители, здоров ли, давно ли на службе, с кем дружит, что любит, пьет ли, любит ли девок…
На последнем вопросе Ланской даже смутился.
– Чего краснеешь, точно сам красна девка? Не любишь, что ли?
– Не знаю, ваше сиятельство, – окончательно покраснел тот. Сознаваться, что большого опыта не имеет, не хотелось, кавалергард все же, засмеют. Но Потемкин, видно, и сам понял, вытаращил глаза, точно на диво какое:
– Ты что, по бабам не бегаешь?!
– Нет.
– А как же…
Ланской пожал плечами.
– Да ты здоров ли? А ну разденься.
Александр замер, не в силах ничего произнести или сделать хоть движение. Потемкин показал на большую ширму, отделяющую часть комнаты:
– Иди туда да разденься. Я твое хозяйство видеть должен, прежде чем дальше думать.
– Что думать? – наконец очухался бедолага.
– Да не бойся ты! Я девок люблю, мне твои мужские стати ни к чему. Для порядка нужно. Иди, иди. Никто знать о том не будет.
Немного погодя, когда Александр уже был одет и вышел из-за ширмы, Потемкин, налив себе в бокал вина, уже сидел в кресле. Теперь он и Ланскому показал на второе кресло:
– Садись.
И снова были те же самые вопросы: кто, что, откуда да почему по девкам не бегает? Александр удивился, к чему спрашивать одно и то же, но отвечал, позже он понял, что это проверка, если не врет, то дважды скажет одинаково. А что врать-то было? Честно сказал. И про девок тоже, что нет у него страсти девкам юбки задирать.
– С твоим хозяйством не то что Петергоф, весь Петербург следом бегать должен! А ты «нет страсти»… А должна быть! Нужна!
Ну как ему сказать, что одно воспоминание о богине делает никакую страсть невозможной? Но как такое можно произнести? Промолчал.
– С завтрашнего дня у меня адъютантом будешь. Вот тебе деньги на обзаведение, только трать с умом, я пустых трат не люблю. Иди, завтра поутру в восемь чтоб был у меня, а потом в Петербург отправлю. И помни, кто твой благодетель.
Ланской не знал, нужно ли приложиться к пухлой ручке князя, все же по субординации не положено. Князь, не дождавшись нормальной благодарности (не считать же таковой несколько смущенных слов юнца!), махнул рукой:
