Последняя сказительница - страница 3

Хавьер показывает на два отделения, похожие на крылья в конце корабля.

– Наши места там? – спрашивает он.

Папа кивает.

– Он больше моей школы, – шепчет Хавьер.

– Да, – притворно улыбается мама, словно пытается убедить, что мы идём в Диснейленд. – Не каждый корабль может перевезти так далеко столько людей.

– И мы будем спать? – спрашивает он.

– Да, как будто вздремнём, – отвечает мама.

Сон и его блага – единственная радость, которая сглаживает предстоящее путешествие. Однако, если Хавьер засыпает после обеда на полчаса, нам предстоит проспать триста восемьдесят лет.

Не пойму, как это я сразу не сообразила, что происходит, за неделю до отлёта, когда случайно услышала разговор родителей.

Они говорили в гостиной, понизив голос, – знаем мы эти фокусы.

Даже если они знали, что мы спим, всё равно не хотели, чтобы до нас долетело хоть слово.

Я схватила куклу Джозефину за голову и раскинула её тёмные волосы по подушке. Наверное, я лет пять не играла с Джозефиной, но держала её под рукой для подобных случаев.

Выйдя на цыпочках из спальни, я прошла мимо двери Хавьера.

Мерцающего света от его аквариума хватало, чтобы идти по коридору.

Из его комнаты донёсся довольно громкий шёпот, способный оживить даже Джозефину.

– Петра, ты куда?

Я поспешила войти к нему, и скрипнула дверью.

– Никуда. Просто попить.

Он перекатился в кровати, освобождая место. Вместо пижамы на нём была толстовка с капюшоном с изображённой на ней генетической бандой зверей, которую он не снимал три дня.

С тех пор, как китайские генетики воссоздали шерстистого Уолли и клонированный мамонтёнок вышел на мировую сцену, у каждого ребёнка лет восьми была толстовка с Уолли в центре на груди, маленьким гипакрозавром с одной стороны и птицей додо с другой. Хавьер протянул мне книжку «Мечтатели»[6], настоящую, бумажную, доставшуюся ему от отца. Книга была старая, написанная задолго до появления либрекса и генераторов историй.

– Не сейчас, Хавьер.

Я поставила его любимую книгу на полку над кроватью.

– У-у-у, – заныл он.

Вдруг мама с папой повысили голос, и я приложила к губам палец.

– Тише. Мы уже должны спать.

Я наклонилась поцеловать его на ночь и ушибла о кровать ногу. Закрыв рукой рот, я повалилась рядом с ним.

– Прости, – прошептал он.

– Ты тут ни при чём, – буркнула я, растирая на ноге палец. – Я не рассчитала. Глаза подвели.

Хавьер схватил меня за руку.

– Не переживай, Петра. Я буду твоими глазами.

К горлу подкатил комок, и я обняла брата. Взяв его ручонку, погладила пальцем созвездие родинок у сгиба большого пальца, молчаливое послание, о котором знали только мы. Я устроилась рядом с ним на подушке, и мы смотрели, как плавает со дна на поверхность аквариума и обратно африканская карликовая лягушка. С длинными перепончатыми ногами она была похожа на мексиканский томат с торчащими из него зубочистками.

– Ну ты её и раскормил.

– Её зовут Толстушка, так что всё в порядке, – ответил Хавьер.

Я хихикнула и стала гладить родинки, пока не услышала его сонное дыхание.

Из-за корешка «Мечтателей» я увидела, как мама взглянула на нас внимательными и добрыми, как у Литы, глазами.

Я сползла с кровати Хавьера на пол. В коридоре было темно, и я решила, что до гостиной, чтобы подслушивать, безопаснее добраться ползком. Так я чувствовала обстановку на ощупь и, ни на что не налетая, подобралась к книжному шкафу.

– Это как-то отвратительно, – говорила мама. – Сто сорок шесть дежурных на каждом корабле – всё, что нужно, чтобы человеческий род продолжался с достаточным генетическим разнообразием, даже если все остальные погибнут.