Жерар хорошо говорил по-русски, но с явным акцентом. Голос прозвучал безлико и неэмоционально.
– Не плачьте, мама, мне придется это делать. – Он потянул свою руку из её рук.
Мать вздрогнула и цепко ухватилась за руку сына. Обняться они так и не смогли. Слишком уж солидным выглядел сын в свои двадцать семь лет. Мужчина, сопровождавший его мать, пришёл на выручку.
– Прошу в машину. У нас жара стоит немыслимая, а тут Татьяна разволновалась. Поедемте домой! Надо всем поспать ещё. Мы так с ног валимся. Я приехал только что из Москвы. Ехал своим ходом. Привёз дочь домой. Вы всё понимаете, что я говорю, или я делаю это очень быстро?
– Всё, – сказал француз и утвердительно кивнул.
Мать не отрывалась от сына. Он хотел отпустить её руку и уже давно, но понимал, что его рука сейчас принадлежит матери. Он ощущал мать чужой, растерянной, беспомощной, цепкой, и это раздражало. То, что сын рисовал в своём воображении, при встрече не произошло. Сны, в которых сын обнимал мать, не сбылись. Современная, красивая с виду женщина, как она жила без него? Он всегда хотел увидеть мать, он летел к матери и должен был встретиться с матерью, но рядом в машине сидела чужая бледная женщина с очень холодными руками. Неприятно.
Борис Николаевич сел за руль, обернулся и посмотрел на Татьяну. Это была она, но с пустыми глазами и застывшей маской на лице. Никакой мимики. Несколько секунд Борис Николаевич разглядывал их обоих. Татьяну, смотрящую на профиль сына, и Жерара, разглядывающего свои ботинки на машинном коврике.
– Меня зовут Борис Николаевич. Ночь на исходе, все устали от ожидания встречи. Сейчас мы поедем в дом вашей мамы, где вы выспитесь, соберётесь с мыслями. Таня живёт в моём доме, и ей тоже нужно поспать. Ей станет лучше, я уверен, и вам станет лучше.
Борис хотел спросить: «Вы согласны?» Но не успел. Ответ Жерара опередил вопрос:
– Я согласен. Хорошо.
Рука Жерара под предлогом рукопожатия отпустила руку матери. Он поспешно протянул руку Борису Николаевичу.
– Жерар. Очень рад. Приятно.
Пожатие было крепким. Мужчины посмотрели друг другу в глаза, и никто из них не увидел и не почувствовал того, что висело сейчас тяжелым и холодным камнем на сердце матери и сына. Парень обрадовался знакомству с Борисом Николаевичем, попросился на переднее сиденье, чтобы лучше рассмотреть панораму города.
– Я сюда. К вам. Можно?
Что мог ответить Борис Николаевич?
– Можно.
Мать осталась одна на заднем сиденье. Высохло всё. Горло, язык, рот, глаза. Руки стали горячими. Щёки горели так, что скользящие из уголков глаз слёзы, высыхали тут же, оставляя короткий шершавый след на щеке. Татьяна начала икать. Хорошо, что её мужчина что-то говорил и говорил её сыну, и тот ничего не услышал.
Отче наш, сущий на небесах!
Да святится имя твое.
Да приидет царствие твое.
Да будет воля твоя
Как на земле, так и на небе.
И оставь нам долги наши,
Как мы оставляем должникам нашим.
Хлеб наш насущный дай нам на сей день.
И не введи в искушение,
Но избавь от лукавого.
Аминь.
Мать читала про себя молитву. Сын разглядывал неизвестную ему страну из окна машины. Он был молод, и сейчас его окружало неизведанное. Оно и вытеснило на задний план детские обиды на мать. Сын обернулся только на секунду и сразу понял, что мать молится.
– Мы станем привыкать, мама. – Сын поспешно достал из кармана брюк крохотный мешочек из блестящей ткани. – Сам выбирал. Сам платил. Серьги для тебя, мама.
