– Ты мог перелезть через балкон к соседям, в конце концов, применить убеждения или даже силу, чтобы отобрать у меня ключи.
– Ну да, ну да… Убеждения… Тебя убедишь… Это уж точно. Ай, черт! Что творят!
И муж опять вжался в диван и схватился за голову. С экрана телевизора снова послышался вой разгоряченных трибун, переходящий в протяжное и радостное «Гоооллл!!!».
– Мне ужасно душно тут, – вдруг повысила голос жена. – Понимаешь? Да и не хорошо заставлять себя ждать.
– Ну-ну… Еще скажи, что он ждет тебя сейчас у подъезда, – усмехнулся муж, напряженно наблюдая за контратакой своей команды.
– А ты посмотри в окно.
– Буду я еще в окно смотреть… Важная птица. Ты бы его домой к нам пригласила что ли… Надо как-нибудь уже встретиться на Эльбе, а то неприлично даже становится.
– Зря ты иронизируешь, милый. Вот возьму и приглашу. Да только ты психанешь, наверно.
– И чего это я психану?
– А я думаю, психанешь.
Жена поднялась с дивана, подошла к зеркалу и стала наносить макияж, вглядываясь в свое отражение.
– Ну и чем Вы там займетесь? – проговаривал про себя муж.
Жена взяла в руки губную помаду и поднесла к губам.
– Не знаю, – сказала честно она, – я обещала ему, что выполню все его желания. Что мне скажет, то я и сделаю. Вот так.
– И с какой радости ты стала золотой рыбкой? – спросил муж, наливая себе вина из бутылки.
Сейчас он убедил себя окончательно, что жена специально пытается вызвать в нем приступ ревности и посмеивался про себя. В груди опять кольнуло. На этот раз боль была долгая и ноющая. Мужчина потянулся за бокалом в надежде, что это поможет.
– Адьёс, – поцеловала его в лоб супруга. – Вернусь через пятнадцать минут, не скучай.
Он отмахнулся от нее, как от назойливой мухи.
– Только пятнадцать минут, не более! – перекричал он телевизор. – Заодно хлеба купи.
– Тсс, сын спит! У него завтра контрольная, – приложила указательный палец к губам жена.
Она наклонилась, чтобы надеть сапоги. Молния заедала, но все же потом поддалась.
4. Если позволите, я все сделаю сама
Ее практически трясло от злости и той самодовольной иронии, которую излучал ее муж. Слезы наворачивались на глаза, когда она царапала дверцы лифта, торопя их открыться, чтобы выскочить в объятия неизвестности. Ей было все равно, что будет вытворять с ней этот мужчина. Она готова была удовлетворить его похоть без колебаний и угрызений совести. Ей вообще не хотелось возвращаться домой. Дом как будто перестал существовать для нее в этот миг. Он не был больше ее крепостью, ее убежищем, где она могла чувствовать себя в безопасности. Ее трясло от мужа, от его прикосновений и объятий, от того, чем она с ним только что занималась. Теперь в ее доме жили чужие люди, и даже сын, казалось бы, ее родной мальчик, был ненавистен ей только потому, что был похож на мужа. Такой же безразличный, такой же прожорливый и упрямый. Муж, муж, муж, она вдруг захотела убить его, но не просто лишить его жизни, а чтобы он помучился перед этим, чтобы осознал всю степень своего преступления по отношению к ней. Именно он, как она считала, был виновником ее падения, именно он бросил ее в бездну разврата, жестоко унизил и оскорбил ее женскую натуру.
«Хлеба захотел! Ишь ты! Ну, ничего, будет тебе и хлеб, и масло! – выговорила она сквозь зубы. – Уж лучше бы он ревновал, уж лучше бы он бросился за ней следом. Нет, лежит на диване и посмеивается. А, между прочим, сейчас почти ночь, и мало ли что может произойти».
