ОФИЦЕР ОЛДМЕН: Еще один свидетель сообщил, что видел вас вместе на кухне. Ты ее обнимал, а потом что-то сунул ей в карман джинсов.
БЭК: Она даже не в джинсах была. На ней была юбка.
ОФИЦЕР ОЛДМЕН: Ты помнишь, во что Табита была одета в день вечеринки, которая была в прошлом месяце?
БЭК: (запинается): У меня хорошая память.
ОФИЦЕР ОЛДМЕН: В таком случае, может, ты вспомнишь, что Табита сказала тебе о своих планах с Марком.
Бэк: Я не могу рассказать вам то, чего не знаю. Слушайте, я задержан, или мне уже можно идти?
ТАББИ ЗНАЕТ ПРО ДАЛЛАСА. Она узнала не потому, что я ей рассказала, а из-за последствий. Даллас должен был быть просто интрижкой, хорошим поводом, чтобы потерять девственность, потому что он оказался рядом и не возражал. Но он каким-то образом все равно стал поворотным моментом в моей жизни. Как же это несправедливо, что у меня совсем не получается относиться к вещам легкомысленно. Такое ощущение, что у моего тела всегда другие планы.
Может, Табби знает, каково это.
Сегодня первый учебный день, так что естественно, что я увижу его сегодня. У меня не получится избегать его, как я это делала все лето. Он на год младше нас (Табби назвала меня совратительницей малолетних, когда обо всем узнала), так что в классе мы с ним не пересечемся, но во всех остальных местах я буду его видеть. Я знакома с ним уже несколько лет. Его семья живет через три дома от нашего, и его мама иногда заходит к нам, чтобы попить вина с моей матерью у нас на террасе, откуда слышен их непрерывный смех, улетающий в небо. Теперь, когда миссис Маккей заходит к нам, она говорит: «Привет, Элли», и я гадаю, что ей известно. Теперь, когда она полупьяная болтает с моей мамой по вечерам, я гадаю, о чем же они на самом деле разговаривают. Не обсуждают ли темы, которые не стоит затрагивать.
– Ты слишком нервничаешь, – говорит Табби, когда подбирает меня на синей «Тойоте» своего отца. – Расслабься. Ты ничего, черт побери, ему не должна, помнишь?
Ее голос звучит жестко, непоколебимо. Она вернулась. Вернулась та самая девушка, которая обладает способностью заставлять меня чувствовать себя одновременно видимой и невидимой. Марк что-то с ней сделал, каким-то образом сумев ее уменьшить, превратить огромное сияющее солнце в нечто, напуганное собственной тенью. Теперь же тень Табби стала темнее и больше, накрыла нас обеих, как тент. Я привыкла быть в этой тени.
– Ты права.
Я окидываю взглядом то, что на Табби сегодня надето, или то, чего не хватает. На ней шорты, которые задрались так высоко, что я не понимаю, насколько они коротки на самом деле, и короткий топик. С момента гибели Марка прошло три недели, и за эти три недели Табби металась между состоянием безмятежного спокойствия, рыданиями, приступами смеха и детской радости, за которые она впоследствии извинялась, как будто ей нельзя было чувствовать себя счастливой, в то время как он лежит в двух метрах под землей. Она говорила мне, что Марку не нравилось, когда она открывала слишком много участков тела. Я всегда замечала, что это ему не мешало в тот вечер, когда они впервые встретились.
Честно говоря, отсутствие Марка сделало все проще. Табби стала более спокойной, расслабленной, такой, какой она была раньше. Может, ты подумаешь, что все было бы так же, если бы он не умер. Он же не ходит в старшую школу Колдклиффа. Он бы вернулся в Принстон. Но контроль заставляет расстояние исчезать. Он сжимает людей до объектов, которые легко рассматривать под микроскопом. И взгляд Марка постоянно был прикован к микроскопу, под которым он изучил Табби.
