Духовный вакуум окружал его. Гордость воспрещала ему примириться с Мариной, а никого, кто бы стал ему ближе ее и Инессы, он не нашел. Он много гулял в окрестностях своего района, по берегам неизвестной речки, но городская природа, изрытая котлованами под будущие дома, располосованная шоссейными дорогами, наводненная людьми, не приносила мира и облегчения душе. В нем зрела мысль уехать домой, в деревню к родителям, забыться там, утешиться, а может быть, даже остаться навсегда. В самом деле, какой из него горожанин? Городская жизнь угнетает его; сельское раздолье и вольный ветер – вот по чему он истосковался.
Как-то раз, когда он сидел в ванной и намыливался, зазвонил телефон и звонил так настойчиво, что, наспех сполоснув лицо, он вынужден был выскочить в коридор и снять трубку.
– Дядя Саша, почему ты так долго не отвечал? – капризно и без приветствия спросил молодой женский голос. – Я ведь чувствую, что ты дома.
– Вы куда звоните? – надменно спросил Сухонин, оторванный этим звонком от любимейшего взбадривающего занятия – мыться; ступням было холодно, по коридору от ванной тянулась цепочка мокрых следов.
– Как, разве это не квартира Чувакиных? – изумилась девушка.
– Да, но они на даче.
– А кто это говорит?
– Квартирант.
– Я посылала ему телеграмму. Почему он меня не встретил?
– Никакой телеграммы сюда не приносили. И вообще, что вам нужно – говорите: я оставлю им записку. Они позвонят – я передам.
– Почему вы так грубо со мной разговариваете? – девушка сочла нужным обидеться на неприязненный тон. – Что за наглость! Вы забрались в чужой дом и…
– Нет, это вы грубо со мной разговариваете! Никуда я не забирался – заплатил свои законные деньги и снял законное жилье, – взъерепенился и Сухонин. – А хозяева на даче. Вам все ясно?
– И что – и не заглядывают?
– Редко, – добродушно буркнул Сухонин, уловив легкую растерянность в голосе собеседницы.
– Что же мне делать? Я приехала из Мурома, проездом в Киев, звоню с вокзала… хотела у них переночевать…
– Не знаю. Все комнаты заперты. Кроме одной. Но в ней сплю я.
– А это… потесниться нельзя?.. – с мольбой спросила девушка.
– Слушайте, не мелите вздор! – В душе Сухонина подымалась ярость, темное чувство голого продрогшего человека.
– А что я такого сказала?
– Вы вытащили меня из ванны и целый час вешаете мне лапшу на уши.
– А! Так вы… это самое… голый? – Девушка коротко и счастливо рассмеялась. – Извините, пожалуйста, я не знала. Вы, это, оденьтесь, потому что разговор будет долгий. А я подожду.
Сухонин на какое-то время лишился дара речи.
– Послушайте, – начал он терпеливо, с холодным бешенством, тоном, каким объясняют задачу тупому ребенку. – Разве я не все вам сказал? Я сказал, во-первых, что хозяев нет и не будет до сентября; во-вторых, я здесь один и сейчас лягу спать; в-третьих…
– Ну, не ночевать же мне на улице…
– Ну, хорошо – приезжайте! – неожиданно для себя самого выпалил Сухонин.
– Вас как зовут?
– Виталий.
– А меня Надя… Только вы, это, не уходите никуда, а то у меня чемодан, и вообще…
– Нет, я вас с нетерпением жду, Надя. С нетерпением. Прямо жажду вас увидеть и, это, расцеловать, – саркастически сказал Сухонин.
Надя хихикнула и повесила трубку. Сухонин постоял над телефоном с каким-то смутным чувством, с предвкушением грядущих новых мытарств: он хотел покоя – но его нарушили, хотел твердо противостать женщинам – но его уговорили вступить в новую игру с ними. Он предчувствовал, что эта Надя его нокаутирует, и все е надеялся, у не плывет ли новая жена сама прямо в руки. Впрочем, жениться ему не очень хотелось, а вот утвердить свое мужское достоинство, пожалуй, что да. И было похоже на то, что после «матерей», которых ему подсовывал Андрей Петрович, началась примерка к ровесницам, которых поставлял Новгородцев, и даже к «дочкам». Как слепой котенок, Сухонин тыкался во все тупики лабиринта и час от часу все ниже падал духом.
