Каков же был его ужас, когда они, открыв дверь, увидели двух собак, ч е р н у ю и б е л у ю, с голодным повизгиванием бросившихся навстречу.
– Я тебе совсем забыла сказать – этих двух собачек нам придется кормить. Вообще-то их подкармливают соседи, но пока мы здесь, мы сами ими займемся. Не знаю, как их зовут; знаю только, что вот эта черная – мать, а эта белая в крапинку – дочь.
– Отличная пара собак! – иронизировал Сухонин сквозь страх. – Крепость черных мясов просто наводит изумление, щиток – игла!
Квартира была двухкомнатная. Одна из комнат по стенам была завалена книгами, а посреди ее возвышалась широченная софа со множеством подушек и подлокотников. На кухне творилось невесть что, повсюду в мисках стояли прокисшие собачьи супы. Собаки путались под ногами. Раковина ломилась от грязной посуды, на полу валялись газетные обрывки. Не очень-то ухоженное жилье, сюда, вероятно, месяцами никто не заглядывает. Нелли поставила чайник на плиту и вынула бутылку португальского портвейна. К своему дамскому счастью с высоким мужчиной она стремилась напролом. Сухонин наблюдал за ее приготовлениями встревоженно; сквозь апатию пробивалась злость. Сейчас она напоит его вином, потом чаем, потом полезет в ванну, потом… Сухонина подташнивало от предчувствия этого «потом»; он уже знал, что ничего у него не получится, ему было лишь чуть любопытно, а больше того скучно. Он рылся в книгах, но ценных было мало, – брошюры по социологии, психологии, эстетике. Он обнаружил одну, привлекшую его внимание, под названием «Бермудский треугольник», и сунул ее в портфель, чтобы прочесть дома.
Вино было приятное, сладкое, но с него мутило. Всё развивалось примерно так, как он и предполагал. Нелли принимала ванну, и пока она там плескалась, Сухонин положил кухонный нож посреди застеленной софы. «Следовало бы класть кинжал или меч, – подумал он. – У каких это народов так делалось, когда мужчина хотел сохранить честь женщины? Забыл, совсем забыл, дырявая стала память».
За окном по-прежнему моросило. Собаки лежали, забившись под стол. Вечерело. Исследовав обе комнаты и кухню, Сухонин не знал теперь, чем заняться. Из ванны вышла Нелли, чистенькая, умытая, в мешковатом хлопчатобумажном халатике в синих цветочках.
– Ну что, подруга дней моих суровых? – спросил он риторически, положив тяжелую руку на ее теплое плечо. – Софа расстелена и убрана, скатерть белая залита вином. Поди ложись!
– А ты?
– А что я? Я обнаружил интересную книжку, почитаю, а потом тоже лягу.
– У тебя нет совсем никаких чувств ко мне? – спросила Нелли заискивающе.
– Есть. Усталость. Я очень устал, и многое из того, что для других представляет интерес, мне надоело. Иди, иди!.. – Он поцеловал ее в лоб и легонько подтолкнул. – Иди. Я сейчас тоже приду.
Он уединился в комнате, где сидели собаки, и закрыл стеклянную дверь; поставил тихую музыку Джеймса Ласта. Хотелось курить.
– Ну, что мне с этой дурехой делать, подскажите? – спросил он у собак. – Не знаете? Вот и я не знаю. Мне сейчас хоть Джину Лоллобриджиду подавай – один черт…
Собаки понимающе вылупляли карие глаза.
Прошло с полчаса. Наконец он решил войти в комнату, где Нелли ждала его. Однако не успел подойти к ней и присесть, как запертые собаки стали скрестись и скулить.
– По-моему, они не хотят, чтобы мы спали вместе.
Он выпустил собак; они тотчас же юркнули на софу и забрались под одеяло.
