А случилось вот что. Как-то раз Марина позвонила ему на работу и сказала (голос у нее был металлический, чеканный):
– К тебе тетушка приехала. Забирай ее к себе, иначе я ее выдворю с милицией.
Когда вечером Сухонин появился на родном пепелище, он застал там три воинственные фигуры: во-первых, жену свою Марину, во-вторых, свою тетушку Веру Ивановну, приехавшую погостить к племяннику из Пенников, дальней северной деревушки, а в-третьих, Светлану Андреевну, московскую тетушку Марины, приглашенную, надо думать, специально ради предстоящего генерального сражения. Светлана Андреевна, крупная женщина с обвислыми щеками и подбородком, работала продавцом в продуктовом магазине на Красной Пресне, и через нее в прежние мирные годы семейство доставало сервелат. Вера Ивановна жила вдовой в упомянутой деревне и со дня свадьбы постоянно помогала молодоженам, посылая полотенца, вышитые северным узорочьем, клюкву, бруснику, морошку, грузди и тому подобные дары леса, помогла купить стиральную машину и холодильник. Несмотря на пожилые лета, она была еще легка на подъем и приехала погостить к племяннику с подношениями в виде простыней и пододеяльников, а также со своим фамильным альбомом. Каковы же были ее первоначальные изумление и негодование, когда она узнала, что Сухонин недели две как съехал и теперь находится неизвестно где.
– Ты что, квартиру ей оставил? – закричала она, завидев Сухонина. – Да ты же дурак. Я что, ради этого тебе помогала, чтобы ты ушел и семью бросил? Отвечай!
Сухонину ответить было нечего.
– Собирайся, поедем, – сказал он удрученно.
– Никуда я отсюда не поеду. – Вера Ивановна села на диван и демонстративно раскинула руки, как бы обнимая доступное материальное пространство. – Здесь все мое. Холодильник мой, половина книг моя, все по подписке для тебя доставала…
– Если вы не уедете, я позову милицию, и вас выставят отсюда, – взъерепенилась Марина. – Что за наглость: «все мое»! Забирайте, раз ваше, и уходите вместе с племянником со своим.
– Ты не имеешь права прогонять его: квартира на него прописана.
– Никто его не прогонял. Он сам ушел. Он же псих, психанул и ушел. Захотелось одному пожить. Вот пусть и живет, я не знаю, где он шляется, и знать не хочу, а только чтобы здесь больше ноги его не было. Забирайте! Берите, берите! – Марина вдруг принялась снимать и скатывать половики, которыми был устлан пол, и швырять их к дверям. – Берите! Это все ваше, забирайте и уходите отсюда. Мне ничего вашего не надо, только оставьте меня в покое.
– Да как ты смеешь!? – Вера Ивановна порывалась драться. Светлана Андреевна тоже встала в позитуру, готовая вступиться за племянницу. Назревало происшествие, известное в уголовном праве как дебош.
– Тетя Вера, не надо, оставь ты, ради бога, всё, поедем отсюда, – сказал Сухонин плаксиво: ему вдруг стало нехорошо, дурно. Такой разгневанной он еще не видел Марину. – Одевайся, иначе я один уеду.
– Тебя выгоняют из собственной квартиры, а ты не можешь за себя постоять. Сопляк ты, вот кто! – сказала Вера Ивановна, в гневе срывая пальто с вешалки.
Между тем Марина, открыв дверь, выбрасывала половики на лестничную площадку; голос ее гремел и разносился по этажам. Сухонин выбежал на лестницу, и Вере Ивановне ничего не оставалось, как последовать за ним. Всю дорогу, пока ехали в такси до нового местожительства, она бранила свояченицу на чем свет стоит. Таксист, молодой парень, улыбался в усы. Сухонин урезонивал расходившуюся тетушку.
