Легионеры едят молча. Молчание прерывается лишь отдельными репликами. Солдату за трапезой не до тирад, тем более – если выпало пожрать на дармовщинку. Тут важно не прозевать, не упустить самый лакомый кусок. И они не зевают. Они яростно рвут молодое мясо и глотают большие куски, почти не прожёвывая, только дружно и ритмично запивают вином да икают. Это напоминает марш вымуштрованной когорты, только там они работают ногами, а тут челюстями да глотками.
Вино у ромеев подходит к концу. Молодой легионер встаёт и направляется к стойке. Он малость захмелел, однако не настолько, чтобы забыть щит.
Пока ромей снова заказывает вино, пока хозяин отворачивается и открывает в бочонке затычку, Варавва подманивает мальца. Тот подлетает мигом. Взгляд готовный, но плутоватый. Такого не проведёшь. Такой сам, кого хочешь, облапошит. Варавва плещет в чашу вина и подвигает её мальцу. По случаю праздника не грех. Тот оборачивается – не видит ли отец, – залпом опрокидывает чашу и прикладывает руку к груди. Тем временем Варавва просит его об одолжении. У него, Вараввы, послание. Оно предназначено вон для того ромея. Одна молодая особа ожидает его к себе. Она прислала провожатого, который будет ждать во дворе. Он, Варавва, сейчас выйдет, как будто оправиться, а минуту-две спустя надо вызвать легионера. Там, наедине, Варавва всё ему и передаст. Понятно? Малец кивает, дескать, понял, всё будет исполнено, и отходит.
Молодой легионер возвращается к столу. Кувшин тотчас обносится по кругу. Более благоприятного момента не дождаться. Варавва тенью стелется вдоль стены и, не скрипнув дверью, выскальзывает наружу.
Кругом по-прежнему темно. Темнее даже, чем было прежде. Или это после плошек так кажется. Не дожидаясь, пока полностью обвыкнут глаза, Варавва сворачивает направо. Сразу за углом – высокий забор. Здесь тесно и неудобно. Ноги несут его назад. Слева в глубине двора что-то белеет. Он устремляется туда. По обе руки – купы кустарников, а белое – это колодец.
Тихо, город затаился. Где-то, словно чуя беду, скулит собака да из-за стены харчевни еле слышно доносятся голоса. Варавва ждёт. Он почти не сомневается, что ромей появится. Молодой. Куда он денется? Женщина для такого, как для зверя приманка. Поманит – никакого поводка не надо. Сам побежит. А у этого явно какая-то есть. Не может быть, чтобы не было.
Дверь скрипит, от притвора тянется полоска зыбкого света. Мелькают сандалии, оплетённые ремнями икры, подол короткой военной туники. Как можно доверительнее, почти шёпотом Варавва окликает вышедшего. Тот затворяет дверь и идёт на голос. Глаза Вараввы обтерпелись. Он видит ромея хорошо. Щит взят по-боевому, в руке короткий меч.
– Я от госпожи, – коверкая арамейский и латынь, подпускает Варавва и при этом показывает руки, дескать, они пусты, дескать, он не имеет дурных намерений, а для убедительности слегка хлопает в ладоши.
– От госпожи? – переспрашивает молодой ромей. Он опьянён. Опьянён не столько вином, сколько предстоящим свиданием, которого он давно добивался. Варавва не ошибся, подозревая это: у ромея кто-то есть. Но даже если бы ошибся – по сути всё равно прав. Молодое сердце безоглядно. Оно непременно откликнется на зов женского, на всё то, что сулит тайную встречу. Не может не откликнуться.
Шуршит песок – ромей делает ещё один шаг. Скрипят ремни доспехов. Глупый, беспечный юнец. Он переполнен мыслями о свидании, о своей юной любви, он мечтает о предстоящих объятиях, а попадает, так ничего и не поняв, в объятия смерти.
