Оказалось всё проще: люди в плащах и шляпах будут катать детей на пони по аллеям и дорожкам безо всякого сценария.
Тем временем киношники пытались что-то втолковать детям, а статс-дама в чёрном искала какую-то Леночку. Она то вбегала в дом, то перевешивалась через балконные перила второго этажа, то выныривала из подвала: «Леночка! Вы не видели Леночку?» И снова скрывалась в лабиринтах форта.
Детей, переодетых в костюмы из какого-то чуждого детства, выстроили на крыльце.
– Леночка! – лопнуло где-то из винного погреба. Наступила тишина.
Тут мальчик-пони тяжко и протяжно охнул, и у него встал хуй.
То ли от предчувствия скорого погружения в пучины карусельного Ада, то ли от присутствия рядом девочки-пони.
Не успело эхо изнасилованной души животного затеряться в кустах, как взрослые, закрывая панораму разврата от детских взоров руками, молескинами и остальными кринолинами, стали разворачивать их лицами к парадному входу в крепость: «Ой, мы же там забыли самое главное!»
Что для мам в этот момент являлось самым главным, я не знаю, но детей эвакуировали оптом, вдавливая их в распахнутый портал подальше от кошмарной реальности.
Дети, повинуясь природному любопытству, старались обернуться, протиснуть головы на свободу и досмотреть историю про пони до конца, не понимая: что же пошло не так и почему взрослые внезапно закипели?
Конец пони угрожающе увеличивался по всей длине живота, мальчик цокал копытами и пытался сорвать уздечку.
На крыльце выросла дама-скала: «Немедленно прекратить! Здесь дети!» Её указующий перст вонзился в небо, и все вокруг виновато поняли, что дети – это ангелы, им такое нельзя.
Девочка-аниматор, припадая в книксенах, затараторила извинениями-прощениями, клятвенно уверяя чёрную леди, что сейчас всё будет улажено, пони добрый, он просто так радуется. Она так запуталась в своих оправданиях, что в итоге всё вышло, будто она сама оказалась причиной возбуждения пони-мальчика: «Это я виновата, что у него встал член!»
В секундной тишине родители, перестав проталкивать детское мясо в жерло мясорубки-крепости, резко обернулись на последнюю фразу. «Мать вашу!» – вполголоса выругался мой инструктор. Родительская группа развернула свой корпус на нас. Дети облепили все окна первого этажа и плющили любопытные носы о стекло, за которым разворачивалось действие невиданной пьесы, намного интереснее, чем та, предыдущая, про какого-то деревянного мальчика-мутанта.
Девочка-аниматор стояла молча, осенённая крестом мушкетёрской бутафории на груди, и ждала приговора.
И тут на крыльцо выбежала девочка-именинница в ослепительно-белом платье, огромном банте-махаоне, вцепившемся в её голубые волосы-парик: «Мамочка! А кто такая Мальвина?»
Голубоволосый ангел вернул всех к действительности, и родители заторопились внутрь особняка.
– А сейчас всем быстро петь и есть торт! – трубила чёрная женщина-ферзь.
В зорбе детям кататься не разрешили. Они потом подходили в своих костюмах-тройках, поправляли бабочки и тихонько спрашивали: «А можно потрогать? А это безопасно? Руки потом надо мыть?»
Начало смеркаться. Мы быстро собрались и уехали в своём мерседесе-спринтере.
Из окон цитадели вылетали яростные форте, заглушающие всю недавнюю неловкость и мерзость, сотворённую горе-развлекателями в такой святой день. В освещённых окнах не было видно скачущих детских силуэтов.
Уже поворачивая за угол, я заметил, как чья-то крупноформатная фигура в окне второго этажа отодвинула портьеру и по-хозяйски оглядела территорию.
