– Заступаешься за бедняжку?! – с ехидством проговорил длинный. – А ты знаешь, что эти крысы, – он обвел рукой окружающие дома, – сами отдали нам её. Не жратву, не свои припасы, а её! А теперь сидят и трясутся в своих вонючих норах, наблюдая, как девчонку вот-вот поимеют!
– Рауф, дай я сам покажу этому выскочке, кто здесь главный! – раскосые глаза коротышки Чака стали похожи на щелки.
В кобуре на поясе пилигрима болтался пистолет (Илья только сейчас заметил, что кочевники вооружены огнестрельным оружием), однако, он предпочёл ему нож – широкий с зазубринами.
– Иди ко мне, что встал как вкопанный? Ты хоть слово скажи, последнее…
Пилигрим нарочно медленно двинулся в сторону Ильи, перекидывая тесак из руки в руку. Получившая в живот кулаком девушка сидела на земле, скрючившись, обхватив руками колени. Её тянущая боль ещё терзала Илью, и он не мог ничего с этим поделать.
– Стоп, Чак! – резко выкрикнул Рауф, на его скуластом, обтянутом шелушащейся кожей лице появилась сумасшедшая улыбка. – Глупый ты и недальновидный. Ну, завалишь ты его сейчас, ну, может, и сгодится его филейная часть на пару обедов, и что? Да ничего, высрешь через день в тех кустах и всё! Это же беложопик. Ты вспомни, когда ты в последний раз видел беложопого?!
– Я не знаю, – Чак остановился, не понимая, что от него хочет товарищ. – Я не помню.
– Таких, как она! – шестипалая рука сграбастала девушку за волосы, вздёрнула вверх. Кирзовый ботинок с размаху ударил по мягкому месту, отшвыривая девушку в сторону. – Таких шкур много! В каждом крысятнике. И все норовят залезть тебе в штаны да в кошелёк! – увлечённо продолжил долговязый, переступив через скулящую на земле девицу. – А этот, может, уже последний в наших краях. Сечёшь, к чему я, а?!
– Н-е-е, – обалдело протянул Чак, почёсывая ручкой ножа засаленный затылок. – Не томи, друг!
Илья сделал шаг назад. Ему стоило невероятных усилий очистить разум от эмоций девушки. Не успел он этого сделать, как поток грязных, извращённых мыслей, как из помойного ведра, окатил его, затёк, забрался в самое сокровенное. Он уже знал, какая судьба ему уготована.
Его дар – его проклятие.
Умение сопереживать, сочувствовать и понимать окружающих было с ним, сколько парнишка себя помнил. А с годами диапазон проявления этой способности только рос, дойдя до полного погружения в чувства другого человека. Это едва не свело Илью с ума. Хуже всего было на первых порах. Настроение менялось каждую минуты, Илью буквально раздирало на части от бури обрушивающихся на него эмоций. Он не сразу понял: они не все принадлежат ему.
Жизнь в Интернате не назовешь легкой. А то, что ты белый, и вовсе делало тебя бельмом в глазу. Удел изгоев – одиночество. Илья стал этим изгоем. Другие дети сторонились его. Кто-то делал вид, что не замечает подобное белое недоразумение. Илья даже был благодарен им за это. Однако чаще всего получалось наоборот.
«Эй, смотрите, кто идёт!» – выкрикивал один, когда Илья появлялся в столовой или же направлялся на работу.
«Урод!» – подхватывал второй.
«Что язык в белую жопу втянул? Нечего сказать, помойка?!» – кричал третий.
Такие встречи ничем хорошим не заканчивались. Так продолжалось, пока Илья не понял одного: его необычный дар – это спасение.
Пилигримы приближались. Рауф двигался на цыпочках, с дикой улыбкой на смуглом, обветренном лице, расставив в стороны длинные тонкие руки. Ситуация забавляла его. Чак, напротив, ступал нерешительно, всё ещё размышляя, что же задумал его старший товарищ и нужно ли доставать свой нож.
