Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - страница 28

Уже через несколько месяцев после рождения Петербург превратился в колоссальную стройку. Несмотря на болотистые почвы, изнуряющий климат, острейшую нехватку материалов и постоянные царские приказы рушить уже возведённое, чтобы строить новое на другом месте, город рос, как в сказке, – не по дням, а по часам.

Впрочем, это был вовсе и не город – это была царская мечта. Грандиозная и дерзновенная, обожаемая до самозабвения. Для такой мечты ничего было не жаль – ни средств, ни людей. Уже к осени 1703 года на строительстве новой столицы трудились 20 тысяч рабочих (или, как их тогда называли, «подкопщиков»), а вскоре по царскому указу из ближних и дальних мест сюда стали сгонять по 40 тысяч ежегодно.

Большую часть рекрутируемых на возведение Петербурга составляли крестьяне-«посоха», для которых временная – для государственных нужд – трудовая повинность при Петре превратилась в постоянную. «“Посошане”… – пишет Евгений Анисимов, – должны были приходить тремя сменами, которые работали по очереди по два месяца, начиная с 23 марта и кончая 25 сентября… но в отдельных случаях высылали работников в Петербург и зимой. Партии работных шли… организованно, разбитые на десятки во главе с “десяцким” (или «старшим»), нередко – под охраной, иногда даже в цепях, с провожатым из местных дворян или подьячих. Этот человек назывался “приводчиком" и был обязан “тех людей в дороге вести с бережением и кормить их довольно”» [7. С. 116]. Формально кормили «посошан» за счёт казны, но в реальности эти средства собирались в губерниях – по рублю в месяц на человека [7. С. 117].

Ещё одна ударная сила гигантской стройки – каторжники, новое явление в истории отечественной пенитенциарной системы. До Петра Россия каторги не знала. Этот вид подневольного труда впервые был применён царским указом 24 ноября 1699 года, и уже с 1703-го каторжники отправлялись не куда-нибудь, а на строительство Петербурга. Причём, как отмечает историк Александр Марголис, «вне зависимости от вины, то или иное число преступников осуждалось на каторгу, исходя из потребности <царского «парадиза»> в даровой рабочей силе» [21а. С. 8–9]. Сколько каторжников трудилось на строительстве новой столицы в первые годы после её рождения, неизвестно. Но даже в 1720-е годы их насчитывалось не менее 10 тысяч. «Для тогдашнего Петербурга масса огромная», – оценивает это количество Евгений Анисимов [7. С. 376]. Среди каторжников невские берега слыли куда страшнее Сибири. «Место это считалось гиблым. Летом каторжники, прикованные к вёслам, гребли на галерах, зимой же они всюду встречались в столице – били сваи в фундаменты домов. На ночь каторжников вели в острог и приковывали к стенкам или клали в “лису” – длинное, разрезанное вдоль надвое бревно с прорезями для ног, которое запирали замками. Жизнь этих изгоев обычно в Петербурге была короткой» [7. С. 374–375].

И наконец, третья категория отверженных – военнопленные. Они содержались и работали наравне с каторжниками. Царь испытывал уважение только к высшим офицерам противника, остальные для него были такими же рабами, как и собственный народ.

По утверждению большинства очевидцев и исследователей, во времена Петра сгоняемые на стройку крестьяне, каторжники, военнопленные гибли бессчётно. Именно так, ибо никто погибших не считал. Жившие в ту пору в России иностранцы утверждали, будто за первые полтора десятка лет число умерших рабочих достигало не то 60, не то 80, а не то и 100 тысяч [21. С. 86–87]. Русские историки, избегая даже примерных подсчётов, писали только о массовой, прежде невиданной гибели людей. Николай Карамзин: «…Петербург основан на слезах и трупах» [16. С. 37]. Василий Ключевский: «Едва ли найдётся в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге.» [19. Т. 2. С. 483]. Николай Анциферов: «Вряд ли найдётся другой город в мире, который потребовал бы больше жертв для своего рождения, чем Пальмира Севера. Поистине Петербург – город на костях человеческих» [8. С. 34]. То же самое сказал о строительстве северной столицы русский народ: богатырь его построил, топь костями забутил. Шут Иван Балакирев говорил Петру: «…с одной стороны – море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвёртой – ох!» (собиратель городского фольклора Наум Синдаловский отмечает, что молва приписывает Балакиреву «авторство этой первой петербургской пословицы» [29. С. 48]).