На некоторое время в кабинете Соболева воцарилось гнетущее молчание. За окном шумел ветер, где‑то внизу смеялись дети, кухарка звонила в колокол, сообщая, что обед начнётся через десять минут.
– Я хорошо это знаю. – Михаил внимательно посмотрел на Орлова. – Лёш, ты спас много жизней за годы своей работы, но Сухонина это не волнует. Ты сам это знаешь.
– Я спас его дочь, – чётко произнес Алексей сквозь зубы.
– Теперь он спасет твою.
Соболев испытующе смотрел на Орлова. По его безэмоциональному лицу нельзя было понять, о чём он думает.
Комната снова наполнилась молчанием. Сигаретный дым витал над столом, часы на стене мерно щёлкали секундной стрелкой.
Орлов думал о дочери. Выхода не было – если она не поедет в Адвегу, она умрет. А этого ни в коем случае нельзя допустить. Алексей вдруг вспомнил тот момент, когда он узнал результаты анализов, подтвердивших болезнь Маши. Он стоял в лаборатории, смотрел в бумаги и всё никак не мог поверить в такие, казалось бы, невозможные показатели – радиационная аллергия. Аллергия, которой болели только те редкие постъядерные дети, которые обладали кровью с альфа‑места частицами.
Такие дети, как Маша, с уникальной кровью, на которую радиация имела особое воздействие.
Алексей нахмурился. И сейчас…
У Маши уже появилась реакция на радиоактивную пыль, и времени осталось очень мало. И как бы там ни было, он не позволит смерти приблизиться к его дочери раньше времени. Алексей нахмурился – решение очевидно. Сухонин никогда ему не уступит, поэтому Маша поедет в Адвегу без него.
– Она поедет. Конечно же, она поедет. Об этом вопрос даже не стоит, – прохрипел Орлов, с тоской глядя за окно. – Пускай без меня. Если Сухонин поставил такое условие – пусть будет так. Но, Миша, скажи мне… Как мне её отпустить одну? Ей девятнадцать… У неё только вся жизнь началась. Сухонин проведет терапию, вылечит её, но сделает всё, чтобы её жизнь в этом подземелье стала настоящим адом. Ты же знаешь, как он ненавидит меня. Ты знаешь, как он ненавидит всю мою семью после того, как его жена умерла. Конечно же, я отправлю Машу туда. Но я боюсь, что она никогда не простит меня. – Алексей с горечью покачал головой. – Никогда не простит за то, что я на год запер её в этой тюрьме. Отправившись туда, она лишится всего, что делает её счастливой. Как она переживет расставание с дорогими ей людьми? Как она будет жить среди жителей Адвеги? Ты же знаешь, Миша, она тихая, скромная девушка. – Алексей нервно водил рукой по подбородку. – Она не умеет за себя постоять…
– Да пойми ты, что твоя дочь умирает! – грозно рявкнул Соболев, ударив кулаком по столу с такой силой, что Алексей едва не подпрыгнул. – Не будь дураком, Орлов! Твоя жена умерла столько лет назад, и ты едва пережил это, а теперь ты хочешь остаться совсем один? – Соболев встал в полный рост. Его глаза горели. – У твоей дочери пока крепкое здоровье, но ты сам знаешь, насколько сильно у неё уже развилась аллергия. Скоро она не сможет дышать, а ты думаешь о том, какие у неё будут отношения с малолетками из Адвеги?!
На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Алексей опустил глаза. Соболев абсолютно прав, он, Орлов, ведёт себя как ребенок.
– Прости, – сказал Алексей, ощущая стыд и щемящую боль в груди. – Конечно, всё это глупости.
Соболев притушил сигарету. Он покрутил бычок, вжимая его в расцарапанное дно пепельницы.
