Привратник вернулся на свое место.
Когда настала очередь старика Переза, приставу пришлось под руку довести его до трибуны. Тома Перез сказал, что он был больше знаком с моей матерью, а меня видел только один раз, в день похорон. Его спросили, что я делал в тот день, и он ответил:
– Понимаете, я был убит горем. Так что я ничего не видел. Я ничего не видел от горя. Потому как для меня это было тяжкое горе. Я даже лишился чувств. Так что я не мог видеть господина Мерсо.
Прокурор спросил – может быть, он по крайней мере видел, что я плакал? Перез ответил – нет, не видел. И прокурор в свой черед сказал:
– Господам присяжным следует это учесть.
Но тут мой защитник вспылил. И спросил Переза, по-моему, чересчур сердито, видел ли он, что я не плакал. Перез сказал:
– Нет.
В зале засмеялись. И защитник, откидывая широкий рукав, громогласно заявил:
– Вот он каков, этот процесс! Все правильно, и все вывернуто наизнанку!
У прокурора стало каменное лицо, он тыкал карандашом в свои бумаги.
Объявили перерыв на пять минут, и защитник успел сказать мне, что все идет хорошо, а после этого вызвали Селеста – свидетеля со стороны защиты. То есть с моей стороны. Селест поглядывал на меня и вертел в руках панаму. Он был в новом костюме, который надевал иногда по воскресеньям, когда мы с ним ходили на скачки. Но, видно, воротничок ему уже не под силу было надеть, и рубашка на шее разъехалась бы, если бы не медная запонка. Селеста спросили, столовался ли я у него, и он сказал – да, но, кроме того, он мой друг. Спросили, какого он обо мне мнения, и он ответил, что я – человек. А как это понимать? Всякий понимает, что это значит, заявил Селест. А замечал ли он, что я замкнутый и скрытный? В ответ Селест сказал только, что я не трепал языком попусту. Прокурор спросил, всегда ли я вовремя платил за стол. Селест засмеялся и сказал:
Конец ознакомительного фрагмента.
