– Я вам говорила, что у меня работа. Я записываю за ним до двух часов ночи. Как, по-вашему, мне добираться домой?
– У его отеля нет такси?.. И что вы такое таинственное записываете в два часа ночи?
– Вы и так все знаете из новостей! Вы что, не читаете газет, не слушаете радио?
– Мне сказали, – опять начала ее тетя, – что Дмитрий Иванович – коммунист.
– Вот как? – ответила Катя. – Ну и что, если коммунист? Какое мне дело?
– Он с тобой не говорил о коммунизме?
– Нет.
– Мне начинает казаться, что он плохо на тебя влияет.
– А мне кажется, что я в состоянии разобраться сама. Вам уже не надо меня опекать, как ребенка. Я работаю и приношу зарплату, а с кем мне общаться, я сама уж буду решать и прошу не лезть не в свое дело.
Раз она проговорилась Мите, что ей стоило бы возвращаться ночью домой, и он вызвал ей такси. Она повторяла, что справится, разозлилась, но он все равно доехал с ней до ее дома и даже пошел провожать на этаж. Она же бесилась и чувствовала себя полной дурой.
На темной лестнице, близ ее этажа, он остановил ее, чтобы поцеловать. Она не оттолкнула его, губы у него были приятные, но какие-то не такие – как и все в нем было отчасти не таким.
– Эм… ну вот, – неловко сказала она.
– Извини.
Ничего нелепее с ними случиться уже не могло.
– Нет, ничего страшного… Почему вы извиняетесь?
– Ну… не знаю… у меня мало опыта… – как бы оправдываясь, начал он. – И я знаю, что у тебя… никого нет. И… мы оба молоды. Может, ты влюблена в кого-нибудь?
– Нет…
– Я тоже. Понимаешь… Ничего, что я говорю «ты»? Прости, я немного…
– Все хорошо. Честно, все хорошо.
В темноте она яснее почувствовала, как ему – и ей – плохо. Одиночество было мучительно. Ну неужели мне уготовано годами ждать и надеяться, а не жить собственной жизнью? Внезапно ее охватила злость – на свою нерешительность, на обстоятельства, политику, знакомых и, черт возьми, чужое мнение. Митя заметил, как заблестели ее глаза, и схватил ее руку.
– Понимаешь, я не в состоянии влюбиться. Поэтому я не могу сказать, что люблю тебя и остальное… Но ты замечательный человек. Ты мне нравишься. И знаю, я нравлюсь тебе в ответ. Я не хочу, чтобы ты была… как это сейчас называют… наверное, ты поняла. Но я бы мог на тебе жениться. Если ты захочешь.
Ее взяла оторопь.
– Пожениться?
– Ты согласна?
– Что? Нет, – воскликнула она. – Я хочу сказать… не знаю. Как-то это… странно. Меня ни разу не звали замуж. Я не успела научиться…
Он помолчал, должно быть, размышляя о чем-то.
– И все же соотечественникам лучше держаться вместе. Наступают сложные времена. Боюсь, нас выкосят быстрее евреев.
Митя отпустил ее и отошел. В нерешительности она уставилась в его спину. Ей было жалко и его, и себя. И в темноте было очень страшно. Не может быть, нельзя оставаться так, как сейчас!
– А почему мне нельзя выйти замуж? – громко спросила она. – Неужели потому, что Мария не замужем? Но это, знаете ли, от меня не зависит!
Тетя Жаннетт не собиралась сдаваться.
– Ты выражаешься очень вульгарно!.. Я растила тебя не за тем, чтобы отдать тебя коммунисту! Не за него, Катерина! За любого, за кого хочешь, но – не за «красного»! Только через мой труп, слышишь?
– Неужели вы действительно умрете? – иронично ответила Катя.
Тетя Жаннетт поперхнулась смешком.
– Я этого всего просто не понимаю. – Катя заговорила с наигранной томностью. – Мне жаль, что у вас плохие воспоминания о коммунистах. Но я вас уверяю, что эти воспоминания меня ни в коей мере не касаются.
