Я разделась и легла. Мне казалось, что в этой тетке сошлись воедино все эти неудовлетворенные злые суки. Их время прошло, и теперь они хватаются за любую тоненькую соломинку в надежде получить то, чего у них никогда не было. Эта мысль жутко возбудила меня. Я подумала: «А что, если эта овца высосет мою матку? Я унижу ее насколько это возможно, пусть доставляет мне удовольствие. Это моя месть!» В этот момент она приблизилась и дотронулась до меня. Я была на взводе, а в таком состоянии от меня не уходил никто и никогда. Тетка была не исключением, она это почуяла и, будто того требовала процедура, со знанием дела стала внимательно меня рассматривать, практически уткнувшись в меня носом, а потом ее палец случайно соскользнул внутрь. Я ойкнула для приличия, а она заглядывала в меня то правым, то левым глазом, и напоминала состарившуюся девочку, которой показали сверкающий калейдоскоп. От ее любования и бурлившей во мне мести я была готова на все. После посещения этого кабинета во мне была абсолютная пустота. Вакуум. Мне захотелось выйти на Красную площадь и показать себя всему миру. Голова и все пространство под кожей были совершенно пусты.
Саквояж мучил меня, а я мучила Юлю. Я звонила и писала ей. Я завалила ее письмами и звонками. Она была единственным человеком, кто мог хоть как-то облегчить мое состояние. Я просила, я умоляла ее ответить. Я даже обращалась к ней в стиле восемнадцатого века: «Дорогая, Юля! Очень прошу тебя ответить, если, конечно, ты можешь читать длинные письма». Это была не издевка. Без нее я не знала, как мне жить дальше.
Этот кошмар продолжался даже во сне. Каждую ночь меня сжимают чьи-то руки. Я вырываюсь, но у меня не получается, кто-то неизвестный и невидимый крепко держит меня. Я бьюсь в оргиастических судорогах, а он не выпускает и шепчет в ухо: «Ш-ш-ш-ш-ш… Тише-е-е-е-е…» В диком ужасе и холодном поту я просыпаюсь, и дни, не имеющие никакого значения, проносятся мимо. Положив голову на подушку, тоска о подруге вновь охватывает все мое существо, я вижу ее светлые шелковые волосы, уложенные в сложную прическу, на которую льется мягкий лунный свет. В восхищении скольжу взглядом по хитросплетению множества прядей, косичек и руликов, блестящих серебром. Вдруг одна прядка выпала и сверкнула золотом. Юля повернулась, и мне стало страшно. На ней было чужое лицо.
И этим лицом стала другая Каратистка с черным поясом. Я чувствовала людей, излучающих карате, как недоступную высоту владения собой, которую мне бессознательно хотелось покорить. Как физическую силу, вызывающую тревогу и оцепенение, которой, напротив, хотелось покориться. Став их половинкой, приобретало форму мое мягкое туманное сознание. Оно их тоже влекло, как нечто непонятное, рождающее неведомые чувства и поэтому манящее. Она говорила, что влюблена в мою личность. В таком признании было что-то бестелесное, холодное, почти неживое. Влюблена не в меня, не в тело, хотя бесконечное множество раз, сидя за рулем, она отвлекалась от дороги, смотря на мои руки, а потом говорила, наконец, что у меня красивые маленькие руки и нежная кожа ребенка. Произнесенные вслух слова успокаивали ее, и дальше она вела спокойно. А я пыталась понять, что это значит – влюбиться в личность, и какой ее частью она очарована, потому что многое во мне ее злило, что она не пыталась скрывать. Она решила, что я нуждаюсь в серьезной опеке. Так оно и было. Наши отношения, почти семейные, стали смесью наслаждения и истязания. Она как бы стала моим отцом, я ее жутко боялась. Это и есть любовь. Страх.
