Когда друзья снова расселись, Дафнис заговорил.
– Я лично ни перед кем колено склонять не буду, но с тобой соглашусь. Мы сейчас как великие труды Нинель.
– В каком плане? – слегка протрезвев после падения спросил Платон.
– Нинель брала лишь верхушку знаний, не вчитываясь в «мясо» текста. При этом она осуждала и утверждала, говорила что лучше для народа, а что хуже; когда им помирать от голода и обвинять в этом буржуев, а когда радоваться и благодарить за это власть. И всё-таки нужно признать, что такие неполные познания никак не мешали править.
– Да… – согласился Платон. – С такой стороны мы как Нинель – поверхностные.
– Интересно, что режимы, где достижение коммунизма планировалось через социализм, проверку временем не прошли. Почти все рассыпались, а единственные, что держатся, либо напрямую связанны с капитализмом, либо же слишком молоды и ещё не пришли к своему краху. Так уж происходит, что человек стремится к более либеральным формам правления. Проще говоря, идёт туда, где комфортнее. А если надо – капитализм располагает бесконечным комфортом.
– Да… – сказал Платон, зевая. Он начинал засыпать.
Дафнис подкинул в костёр ещё одно сухое полешко. Сосновое бревно заискрилось, пламя окрепло и опять начало обжигать лоб. Они сидели и взирали на водную гладь. Платон явно плохо видел звёзды над спокойным озером, ведь очки давали ему от силы семьдесят процентов видимости в ночное время, так что он мог только представлять их красоту.
Дафнис засмотрелся на другой берег. Там, на вершине горы, стояла едва видимая антенна с прожектором. Свет от горного фонаря крутился по кругу, как на маяке. Но пьяное внимание быстро переключилось на вовремя поступивший интересный вопрос.
– То есть, получается, после смерти ничего не будет? – спросил Платон, задумавшись.
– А тебя это правда беспокоит?
– Да не то, чтобы…
– Не было бы смерти – не было бы нас. И вообще, скоротечность жизни побуждает жить. Творить, свершать, развиваться. Бессмертие – стагнация для человечества. Хотя и необъективно говорить об этом, будучи смертным. Вот как обрету бессмертие, там и поговорим – усмехнулся Дафнис.
– Нет.
– Что нет?
– Не поговорим. Нет у меня желания быть бессмертным – охолодев, вымолвил Платон
– Почему же?
– Ужасают мысли о том, что можно видеть смерти всех тех, кого ты любишь. Хотя бы представить, что я переживу Исиду, и не по старости, а в твёрдом теле и ясном разуме. Вот кара так кара – сказал он и посмотрел в сторону палатки, где спала жена.
Подул ветер, и сосны зашелестели. Ночь начинала отступать, с ветром прилетел утренний озноб. Дафнис мягко зевнул и решил двигаться в сторону палатки, так как уже доходил четвёртый час утра, хотелось спать. Тот взгляд Платона вдруг напомнил Дафнису чувства, которые он не испытывал уже более двух месяцев. Эти два месяца ощущались как два года. Он скучал по Элее и ненавидел её. Только думая, что ненавидит её, он ошибался.
– И всё же странно, как люди безвозмездно могли уповать в идею коммунизма? – бросил в тишь леса риторический вопрос Платон.
Дафнис не отвечал, он тихо попивал пиво и всматривался в огонь. Кажется, там плясали огненные саламандры. То тут, то там, они мелькали хвостами из-за горящих дров, такими оранжево-красными, в чёрную крапинку.
– Во что ты охотнее поверишь: в волшебную сказку или в суровую реальность? – спросил Дафнис.
– Да… – зевнул Платон. – Ты прав.
