Потерянные следы - страница 21

Все это – и утро, пахнущее мукой, и витрины, где были выставлены эстампы, на которых изображались индейцы, танцующие маринеру, – все это увело меня от цели, ради которой я пустился в путь по незнакомым улицам. Я постоял перед гравюрой, изображавшей расстрел Максимилиана;[53] перелистал страницы старого издания «Инков» Мармонтеля, в иллюстрациях к которому было что-то общее с масонской эстетикой «Волшебной флейты»;[54] послушал, как где-то рядом, во дворике, пахнущем взбитыми сливками, дети играли и пели «Мальбрука». И, привлеченный утренней свежестью старого кладбища, побрел под сенью кипарисов меж могил, словно затерявшихся здесь в траве и колокольчиках. Из-за покрытых плесенью стекол проглядывали фотографии тех, кто покоился под этими мраморными глыбами: студент с лихорадочно горящими глазами, ветеран Пограничной войны, увенчанная лаврами поэтесса. Я как раз разглядывал памятник жертвам кораблекрушения, случившегося на реке, когда где-то рядом воздух вдруг прорезала – точно разорвали лист бумаги – пулеметная очередь. Без сомнения, это ученики военного училища упражнялись в искусстве владеть оружием. И снова настала тишина, и снова заворковали голуби, набивая зобы у античных вазонов.

Я снова и снова повторял эти стихи; с того момента, как я приехал сюда, они постепенно, слово за словом, восстанавливались в моей памяти, и теперь, когда я услышал пулеметную очередь, они вдруг вспомнились целиком – с начала до конца. Мимо во всю прыть, точно спасаясь от опасности, промчался мальчишка, за ним – босая перепуганная женщина с тазом мокрого белья в руках. Откуда-то из-за ограды послышался крик: «Началось! Началось!»

Немного обеспокоенный, я вышел с кладбища и вернулся в современную часть города. Однако вскоре я заметил, что улицы обезлюдели, двери магазинов запираются и на окна опускаются металлические шторы с быстротой, которая не предвещает добра. Я вынул паспорт – будто проставленные там печати имели какую-нибудь охранительную силу, – и в этот самый момент раздался крик, который заставил меня остановиться; не на шутку испуганный, я спрятался за колонну. Орущая, подхлестываемая страхом толпа, сметая все на своем пути, выкатилась из соседней улицы, спасаясь от пулеметной очереди. Дождем сыпалось стекло. Фонарные столбы гудели под пулями, словно органные трубы под градом камней. Оборвавшийся провод высокого напряжения, точно удар хлыста, разом очистил улицу и, упав на асфальт, вспыхнул. Рядом со мной ничком рухнул продавец апельсинов, и по всей мостовой покатились и запрыгали плоды, настигаемые свинцом. Я добежал до ближайшего угла, чтобы укрыться в подъезде, на пилястрах которого висели брошенные в спешке лотерейные билеты. Теперь от надежных стен гостиницы меня отделял только птичий рынок. Прожужжав над самым моим плечом, пуля впилась в витрину аптеки; я решился и побежал. Перепрыгивая через клетки, натыкаясь на канареек, колибри и опрокидывая шесты, на которых сидели испуганные попугаи, я наконец добежал до одного из черных ходов гостиницы, который оставили незапертым. Следом за мной, волоча перебитое крыло, скакал тукан, словно ища у меня защиты. А позади, посреди опустевшей площади, один-одинешенек, на руле брошенного велосипеда восседал великолепный попугай ара и грелся на солнце.