Сейчас, когда он умирал, перед его глазами были 28 двойных улыбок. Ему хотелось бы видеть только те, что на губах, адресованные ему, но злодейка память не желала редактировать сохранённые в ней образы.
У него не было сил встать и дойти до фургона, как он рассчитывал. Придётся семье того, в чьём теле он застрял, принять весь ужас осознания, что их отец и муж – серийный убийца. Может, он смог бы объяснить, но кто стал бы его слушать. Мало ли таких сумасшедших, что оправдывают свои деяния голосами в голове? А ему даже нельзя назвать того, кто направил его руку, потому что у него нет человеческого имени, только Ночь – прозвище, выбравшее его.
Улыбку на его искорёженных губах вызвала мысль, что когда умер тот, у кого были жена, дети, мать, перед его взором не пронеслась вся его счастливая жизнь. Он так и потерялся где-то в пути между человеком, семьянином, мужем, отцом, сыном и брошенным всеми «героем», взявшим себе имя Ночь.
Повернув голову, он посмотрел на последнюю девушку, к которой так долго шёл, 28-ю. Её звали Дрянь (другого имени, обращения к себе она не помнила) и с высоты своего опыта (убийцы?) он не стал бы дарить ей смерть. Та первая девушка, «соблазнившая» его пролить чужую кровь, Огненный Цветок, вот ради кого он готов был начинать этот путь снова и снова.
Он редко вставал из своего кресла, даже спал в нём. Когда всё кончилось или началось, ему сейчас было трудно вспомнить, как и своё прошлое имя. То, которым перестала пользоваться даже Она.
В простенке между окнами раньше висел Её портрет. Он почти год копил на их свадьбу. Денег хватило на приличное торжество и две недели в Париже. Там на Монмартре, куда она мечтала попасть, бородатый художник в потрёпанном берете нарисовал карандашом Её портрет. В его памяти это был самый прекрасный Её образ. Потом двое детей, хлопоты, заботы добавили к её красоте морщинок. Улыбка стала не такой солнечной. А сейчас в его памяти образ любимой из прошлого терял детали. Он прекрасно помнил, что рисунок простым карандашом был выполнен на ватмане, а перед глазами всплывали – бумага в клетку и линии разноцветных карандашей. Простой клетчатый листок (видимо, из тетради сына) висел теперь перед его внутренним взором. Внизу под рисунком обыкновенной синей ручкой было выведено дежурное «Прости».
И это тоже хранилось в его памяти. Свет давно перестал быть его другом, спутником, товарищем. Последние отрезки времени, когда он сидел в кресле с открытыми глазами, его касалась мягкая темнота, скрывающая пыль и беспорядок вокруг. Лишь изредка в окна врывалось сияние фар проезжающих мимо его дома автомобилей. Даже сквозь закрытые веки (то, что от них осталось), свет резал глаза. Сегодня он был слишком ярким, как от паркующийся возле его дома машины. Гости?
Тень пересекла сначала один проём, потом замешкалась, высматривая признаки жизни в тёмных глазах его дома, миновала и второе окно. Какая-то возня за порогом, звон пустых стеклянных бутылок. Стук в дверь.
– … – Его старое имя резануло по ушам, вскрывая нарыв памяти.
– Николаус? – Его горло хрипело и сипело, пересохшие губы не слушались, вытягиваясь в улыбку. – Старый знакомый.
Возвращаться к прошлому через воспоминания было так же болезненно, как проходить через тот белый клуб пара: прохлада, тепло, потом падешь в облако обжигающей боли. Он вынырнул из воспоминаний в реальность, держа в памяти образ Николауса (дядя Николай, друг семьи, отец Алекса). Почти на автомате он поднялся из кресла, подошёл к входной двери, остановился перед ней в раздумье. Теперь в его новой реальности была дверь и два дыхания, по разные стороны от неё.
