В кроватях одобрительно захихикали.
– Меня Ваня зовут, – представился он.
– Я – Альгис Кипке.
– Я – Лева Стронк.
– А я – Марк Мышкин, друзья зовут меня Марсианин.
Но познакомиться как следует им не удалось, потому что в палату вошел доктор.
После Светочкиной рекомендации все почему-то ожидали увидеть толстенького пожилого врача с седой бородой. Но Ефим Семенович был молод, худ и брит до синевы. Из-под белой шапочки торчали жесткие, как черные пружинки, легкомысленные кудри, что в представлении мальчишек совершенно не вязалось со званием будущего профессора. Он обежал взглядом палату и весело воскликнул:
– Так, опять Светочка! И тут успела поставить свои игрушечные войска. Что ж, это делу не помеха. Надеюсь, градусники она тоже успела поставить.
И он по очереди осмотрел каждого, пробегаясь своими стремительными прохладными пальцами по местам больным и не очень, доставал как фокусник из папки черные листы рентгеновских снимков, прищуривался, как будто прикидывая, имеют ли они художественную ценность.
– Так, а что у нас тут? – приговаривал он монотонно, но безмятежно, как будто заклинание бормотал. – Тут у нас отлично. 37 и 6 – ну это нормально. Нет, тут не больно, я знаю, где больно. А вот здесь просто прекрасно. Сюда покой пару дней. Того покапаем неделю. Этого еще раз на снимок. Так, и витамины каждому.
Светочка порхала за его спиной, добросовестно кивая и записывая. Дальше Ефим Семенович пробурчал несколько совершенно непонятных заклинаний на латыни, но с таким оптимизмом подмигивая каждому, что все в палате, даже Винни-Пух, почувствовали большое облегчение и прилив сил.
– А мне тут долго лежать? – подал голос Альгис.
– Много будешь знать – мало будешь спать, – доктор предостерегающе поднял палец.
– По-вашему выходит, что хорошо спят только неучи, – усмехнулся Ваня.
Заинтересованно и быстро доктор глянул на него:
– Остроумие? Молодцом. Еще никому оно не мешало. Только будь другом, умоляю тебя, не шути с Анной Григорьевной, – он понизил голос до трагического шепота. – А то нам всем попадет. Я сам ее боюсь. Честное слово!
Ефим Семенович энергично хлопнул себя по коленкам, сообщил, что надо бежать, потребовал, чтобы все немедленно поправлялись, и каждому со значением посмотрел в глаза. Каждый обещал Ефима Семеновича не подвести.
И трудный рабочий больничный день начался. Завтрак, перевязки, процедуры. Их по одному водили (а Марсика возили) в отдаленные больничные коридоры, похожие на темные подземелья, в которых угрожающе гудели и попискивали огромные технические установки.
В кабинетах пугающе пахло. Где-то чем-то кислым, где-то чем-то мыльным, а где-то горячей резиной. Дома у Марсика таких зловещих запахов не было. В каждом новом кабинете его ждали всё новые врачи с одинаковыми внимательными глазами, и все они были замотаны в одинаковые костюмы и маски, и поэтому похожи один на другого, как будто специально договорились пугать его своим однообразием.
И каждый раз в новом кабинете или новом коридоре Винни-Пух, который устроился за пазухой Марсика, утешал своего друга:
– А что ты хотел? Конечно, тут не медом пахнет. Как, по-твоему, гонять микробов? Знаешь, какие тут микробы водятся? Настоящие монстры. А тут с ними борются. Поэтому и пахнет по-больничному. Это запах борьбы!
