– Возвращайся хотя бы ради детей. Другие женщины ради детей все терпят, дети – это главное для нас, мы ради них живем.
– Нет уж, говорю. Хотя я детей тоже люблю, и именно ради них терпела столько лет все твои выходки, но им сейчас одному 15 лет, другому 11. Еще два-три года, и у них будет своя жизнь: они поедут учиться, уйдут в армию, женятся. А у меня жизнь тоже одна. И я не хочу, чтобы ты даже приближался ко мне. Я не буду судиться с тобой за твою великую хату – кучу глины, и можешь подавиться своими алиментами.
И я выразительно открыла перед ним входную дверь. Егор кинулся следом:
– Я пойду с папой!
Владик смотрел на меня исподлобья.
– Мама, почему ты не хочешь дать папе шанс?
Как мне было объяснить сыну, что все свои шансы он давно исчерпал?
Егор так и остался жить с отцом. Со мной он избегал всяких объяснений на эту тему, стал прогуливать школу, грубить учителям, несмотря на приближающиеся экзамены за 9 класс. На все мои расспросы, уговоры, попытки помочь ему в учебе, ответ был один:
– Вернись к папе, тогда я буду хорошо себя вести.
Это был откровенный шантаж. Я очень переживала за сына, мне было очень обидно, что после пятнадцати лет самоотверженной заботы он сделал выбор не в мою пользу, но на шантаж не поддалась.
Я часто в то время, да и после, думала о неблагодарности детей. Сколько сил и души было отдано им! Когда старший сын в двухлетнем возрасте сильно болел, 20 дней ночевала в реанимации рядом с его кроваткой: дремала на стульях и вздрагивала при малейшем его движении. Сколько я выхаживала его после больницы, возила к частным врачам и делала уколы, готовила отдельно протертые супчики. И младший имеет серьезное врожденное заболевание сердца, с ним я тоже набегалась по больницам. За всем этим стоит терпеливый кропотливый труд, слезы и отчаянье бессонных ночей. А сколько было потрачено сил и нервов, когда сыновья учились читать и писать, сколько неприятных минут пережито в школе из-за их плохой учебы и неблаговидных поступков! Сколько с ними прочитано книжек, сколько всего переговорено! Но никак не могу понять, почему ростки доброты и благодарности не дают всходов в их душах? Почему для них так притягателен образ тунеядца и скандалиста папочки? Или, может, это генетическая предрасположенность? В любом случае, для меня наступило прозрение: нельзя жить для детей. Надо думать о себе, о своих интересах и желаниях, о своей единственной неповторимой жизни. И, вытирая слезы, я поклялась себе никогда больше не жертвовать собой ради кого-то.
Я хотела быть счастливой, и жизнь моя преобразилась. Я могла ходить куда хочу, и общаться с кем хочу. Вместе с Владиком я съездила к подруге Оле в гости в соседний район.
Мы ездили с детьми на Азовские лиманы, плескались в теплом море и загорали до черноты, ели сушеную таранку и смеялись из-за каждого пустяка. Потом я помогала Оле полоть в огороде траву, заодно мы болтали обо всем без лишних ушей. Владик с Наташкой носились на велосипедах по улице, распугивая гуляющих кур, и играли в прятки с деревенскими ребятишками. А вечером мы все вместе сидели во дворе под навесом, слушая стрекот цикад и глядя в ночное небо, с низко висящими звездами. Такого неба никогда не увидишь в городе: кажется, протяни руку, и звезда окажется у тебя в ладони.
Даже денег у меня стало больше, несмотря на то, что приходилось платить за квартиру. Все постепенно налаживалось, Егор сдал все-таки экзамены за 9 класс, но после всех его художеств в десятый класс его не взяли.
