– Ладно, ладно, на парах, городская ты больно, Милка, а вот скажи, куда подевались пришедшие к вам Петухова – Кочетова и Веревкина, я не видел, чтобы они от вас уходили?
– Они готовятся к полету на Марс и находятся в замкнутом помещении.
– В замкнутом? – переспросил Кузьмич.
– Да, в погребе, едят, в основном, морковь, в ней много витаминов и пьют свою осветленную реактивами мочу.
– И терпят? – уже переспросил Петров?
– И я бы терпела. Петухова – Кочетова и Веревкина сейчас нигде не работают, а Петр Петрович им платит по сто рублей в сутки.
– Я бы тоже согласился, ежели бы пить за деньги не мочу, а самогон, – хихикнул Кузьмич.
– А ты обратись к Петру Петровичу, возможно и для тебя он найдет испытание, нужное для полета на Марс.
– Нет уж, Милочка, испытание у меня есть: на высоте сижу, и водочку пью в разряженном состоянии, правда, бесплатно. Ладно, не вовремя мы явились с того свету, как отойдет от мочи глава, сам прибежит к нам, такая для него дамка. Ты тольки сразу расскажи о ней, и прибежит. А нам с Иваном разреши хоть краем глаза взглянуть на ваших испытателей, ведь героями будут, ежели выживут.
– Да, испытание сложное, и худшее может быть. Пойдемте, покажу, – и она повела их к сараю, в котором находился погреб. И что увидели Иван с Кузьмичом? Обе женщины лежали на надувных матрацах с распущенными волосами и открытыми ртами. Рядом стоял ящик с морковью, и пахло мочой. Увидев Ивана, бывшего своего ученика, Петухова – Кочетова еле слышно спросила:
– Уже свершилось, мы в раю, Вань?
– Как представитель иного мира, я прерываю ваш эксперимент, иначе вы его не закончите, и скажите Петру Петровичу, чтобы заплатил вам обещанное полностью, без вычетов. На Марс лететь уже не надо, я там побывал, что может подтвердить Рылов.
– Вот, возьмите, – бросил им кусочек завалявшегося в кармане пряника Кузьмич. – Дней пять пейте тольки молоко, иначе окочуритесь, особливо Веревкина, у которой начал вываливаться язык.
– Все, выходите, решение оттуда, – показала рукой вверх Мила, – и не волнуйтесь, все будет сделано так, как говорит Иван Петров. Я гарантирую это, как жена главы.
Не успели отойти от дома Ухватовых, как с другой стороны улицы к ним свернула небольшого роста женщина в норковой шубе. Лоб ее и щеки были в глубоких морщинах.
– Не удивляйся, – сказал Кузьмич, – это бабка Фима, ей вторая сотня годов пошла, но тоже ударилась в бизнес. Да, я же тебе рассказывал, как она откормила в глубокой яме зашедшую с вешней водой рыбу и сдала ее в магазин за деньги, которых хватило на шубу, и носит ее.
– Сейчас тепло, жарко даже в рубашке, – удивился Иван.
– Не расстается бабка Фима с шубой от счастья: раньше ходила в телогрейке. Ты ее поприветствуй, на меня она в обиде.
– Чем перед ней провинился?
– Да, пошутил я. У нее на лбу постоянно пот, который она вытирает платочком. Мол, хорошо ей, и стирает его одновременно. Это я о морщинистой поверхности лба упомянул – стиральная доска, да и тольки.
Бабка Фима долгов всматривалась в Петрова.
– И, взаправду, Ванька, не врет Пелагея.
– Здравствуй, здравствуй, баба Фима, действительно это я, вернулся с того света, а дверь тут рядом: выходи свободно. Знаю, что ты коммерцией занялась, рыбу выращиваешь.
– Отколь знаешь?
– Ты забыла, откуда я, и обо всех всё знаю.
– Не поверишь, Вань, тебе тольки скажу, не этому сычу, смотрит все время с колокольни и похабит всех. Раньше, я тольки родилася, церковь тут стояла. Осталась колокольня. Окрест – то их нигде нет, тольки у нас в Выселках. А он на ней пьет. Срам. Греховодник. Так вот, Ваня, белуха ко мне во двор зашла. Жрет зерно, уже у правнука беру, и не хватает. Приходи, глянешь, – бабка Фима улыбнулась так, что растянулись мехами гармошки ее морщины на щеках, – и там, где ты был, в усопшем мире, нет, чай, таких агромадных. Поможешь ее на куски разрубить, когда сдавать буду в магазин.
