– Где она? – заинтересовался Николай.
– Сейчас принесу. – Артур вышел из комнаты и тут же вернулся с листком из детской тетради в клеточку.
Печатными буквами, кое-где расплывшимися, химическим карандашом на листке было написано:
«ТОВАРИЩИ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКИ!
На ваших глазах гитлеровские бандиты вывозят в Германию награбленное добро из нашей Отчизны.
Кровопийцы высасывают все соки из нашего города.
А из Германии возвращаются вагоны с пушками, пулеметами, бомбами, несущими смерть нашему народу.
Саботируйте немецкие приказы, срывайте перевозки, уничтожайте паровозы, вагоны, пускайте составы под откос!
Не мазутом, а песком засыпайте буксы! Поджигайте эшелоны, цистерны с бензином!
Смерть фашистам!
Да здравствует свободная Советская Украина!
Подпольный райком КП(б)У
Одесского Пригородного района».
– Очень сильно и убедительно! – в раздумье сказал Николай. – Мужественные люди, как видишь, они не сложили оружия! Можно взять эту листовку?
– Да, конечно, если она тебе нужна. Так ты, Николай, серьезно?..
– Насчет радиоприемника? Совершенно серьезно. Через две недели я к тебе зайду. Надо только, чтобы Лена об этом ничего не знала. Детали на базаре сам не покупай. Поручи кому-нибудь, кто бы не вызвал подозрений, – подростку, любителю…
– Хорошо, я буду осторожен. Но скажи, Николай, ты в подполье? В самой гуще борьбы? Да?
– Я твой старый товарищ, Николай Гефт. Мы с тобой дружили еще в институте, разве этого мало?
– Так, но…
– Ты мне не доверяешь? У тебя есть сомнения? – перебил его Николай.
– Нет, ты меня не так понял… Я тебе доверяю, но…
– Ты можешь отказаться, я тебя ничем не связываю. Подумай и через Зину Семашко сообщи мне, как-нибудь условно, скажем «Окорок достать не могу». Я буду знать, что Артур Берндт снова перешел на пассивную форму сопротивления. – Николай налил в бокалы вино. – За удачу, Артур!
– За удачу!
Николай вызвал через открытое окно Юлю, и они направились на Большую Арнаутскую. У него было отличное настроение, он даже пробовал шутить, но безответно. Молча они миновали ограду старого кладбища и вышли на Преображенскую. Здесь их остановил патруль, проверил документы и один из жандармов попросил закурить. Николай достал пачку румынских сигарет.
«Странно, – подумала Юля. – Он же не курит!»
Возле Успенского собора, когда они повернули на Большую Арнаутскую, в свете фар идущей навстречу машины она увидела на его лице улыбку, и долго сдерживаемое раздражение прорвалось, она резко спросила:
– Вы что, не обратили внимания на замечание Семашко?
– У меня, Юля, хороший слух. Ты можешь говорить тише, – по-прежнему улыбаясь, сказал Николай.
– Мне, например, не безразлично, что родители Ани считают вас подлецом! – вскипела Юля.
– Это заблуждение, оно скоро пройдет.
– Вы же не курите, откуда у вас сигареты?!
– Я готов носить при себе даже флягу с вином, если это обеспечит мне расположение жандармского патруля…
– А вы понимаете, что это противно?
– Понимаю. Тебя, очевидно, привело бы в еще большее негодование, если бы ты узнала, что я собираюсь сделать… Думается, пришло время нам поговорить серьезно.
– Вряд ли сейчас подходящее время и место для серьезного разговора…
Они остановились возле разрушенного дома. На стене, оклеенной веселыми обоями, ветер шевелил отрывной календарь.
Николай полез по груде битого кирпича, добрался до полуразрушенной стены, сорвал листок календаря и вернулся к поджидавшей его Покалюхиной.
