– Три дня?! – ахнул Берещук.
– Да, Михаил Степанович, три дня. Я сделаю точные замеры клиньев, а вы, шеф, – обратился он к Рябошапченко, – лично проследите за тем, чтобы в цехе снимали прострожку с самым минимальным допуском. Пойдемте, Иван Александрович, наверх, поговорим…
Они поднялись на верхнюю палубу, присели на люк-решетку.
Посвистывающий в ковше буксир замолчал, и в наступившей тишине они ясно услышали снизу, из машинного отделения, сказанное кем-то в сердцах:
– Вот немецкая шкура! Выслуживается, стервец! – Голос был густой, басовитый.
Не сдержав улыбки, Николай взглянул на Ивана Александровича:
– Серьезные ребята у Михаила Степановича!
– Это не со зла… – забеспокоился Рябошапченко. – Конечно, голодно, жить трудно, некоторые вот мастерят зажигалки – и на рынок… Тут ничего не сделаешь… А работают они добросовестно…
О добросовестности рабочих Гефт не спорил, он только что убедился в наличии у рабочих совести.
В тот же вечер, уже закончив свой трудовой день на немецком сторожевом корабле, по дороге с пирса Гефт встретил на территории завода Полтавского. В довоенное время Андрей Архипович плавал старшим механиком на теплоходе «Аджаристан», часто заходил в Туапсе, встречались они за бутылкой «сухого».
– А я слышу, травят по заводу байки: Николай Гефт появился! Нет, думаю, не может того быть! А ты, скажи пожалуйста!.. – тряся руку Николая, говорил Полтавский.
– Давай отойдем в сторонку, – предложил Николай, чтобы выиграть время.
Они перешли дорогу и сели на скамейку.
Из отводного колодца с шипением вырывалось белое облачко пара. С электростанции доносилось тяжелое дыхание дизеля. А прямо над их головой в густой листве акации чирикала какая-то пичуга.
– Не томи, Николай Артурович! Какими судьбами ты оказался в Одессе? На Марти?
«Что сказать? Ответить по легенде – оттолкнешь от себя человека. Солгать – концы не сведешь с концами», – подумал Николай и решил в пределах возможного придерживаться золотой середины:
– В сорок втором меня взяли в армию, прошел я курсы «Выстрел», был командиром. Во время боев за Харьков свалил меня брюшной тиф. Когда наши Оставляли город, я был в горячке, в бреду. Пришли гитлеровцы. Как я выжил – не спрашивай, но выжил. Потом немцы отправили меня по месту постоянного жительства. Приехал я в Одессу. Старикам и без меня тяжко, на их иждивении долго не просидишь, да и трудповинности не миновать. Пошел к Вагнеру – я у него учился, – получил рекомендацию. Жить-то надо…
– Надо! Ох, как надо! – подхватил Полтавский. – Теперь-то я уверен, что надо! На Волге-то их как разделали, а?! Выходит, и «непобедимых» бить можно! – сказал и боязливо оглянулся по сторонам. – Да! А где же Анна? Сыновья?
– Аня с ребятами в глубоком тылу, в Казахстане. Работает, ни в чем не нуждается…
– Что же это мы сидим, как короли из чужой колоды! – спохватился Полтавский. – Обмоем встречу? У меня тут на шаланде есть бутылочка «сухого»!..
Гефт очень нуждался в объективной информации, поэтому, узнав о том, что Полтавский работает здесь же, в механическом цехе, мастером, согласился.
Они вернулись к пирсу, поднялись по трапу на самоходную шаланду, где Полтавский налаживал двигатель. Мастер засветил от аккумулятора лампочку, порылся в рундуке с ветошью, извлек неполную бутылку сухого вина и два пластмассовых стаканчика. Расположились они на рундуке, и беседа завилась куделью.
За этот час в машинном отделении самоходки Гефт узнал многое – Полтавский был человек наблюдательный и на язык острый.
