– Три месяца, – кивает он головой и отправляет ложку супа в рот. – Ох, и натерпелся же я! Никогда больше не стану!
– Это ты сейчас говоришь, – с завистью отвечаешь ты, перед тем, как надеть наушники и включить Леди Гагу, слушать его больше не хочется.
– Ну, ладно уж, так и быть, лет пять еще подожду. Такая тоска, – закатывает он глаза. – Одно удовольствие в браке в том, что ты можешь трахаться сколько угодно, но не каждый день и не в этот ее проклятый кризис. Поэтому мой отец не любит брать в фирму женщин на высокие должности. Всякий раз то у одной критические дни, то у другой, а в результате непрерывный кризис у всего офиса.
Ты включаешь в наушниках музыку, тебе наплевать на Юя и его болтовню, ты даже не помнишь, когда это он жил с какой-то мифической женщиной, может, только во сне, ты пьешь пиво, ешь мисо, наконец, шкворчащую и стреляющую маслом и соком говядину с луком подают прямо на стол, и вы вдвоем вгрызаетесь в нее, словно голодные волки, растаскивая на куски. Они проваливаются в желудок, наполняя тело своей благодатью. Ты краснеешь и расплываешься на жестком высоком сиденье, уже по-другому разглядывая проходящих мимо, закутанных в плащи в этот холодный вечер прохожих, заглядывающих изредка за бамбуковую занавесь на дверях и скользящих глазами по лицам вас обоих, еще мальчишек. Бамбуковые струнки занавеси разлетаются в стороны, словно брызги воды, в дверях появляется кряжистая и гороподобная фигура, волосы заплетены сзади в косичку, лицо напыщенно и одутловато, как у монаха на похоронах, внезапная ярость, фигура хватает вас сразу за шеи, словно собираясь переломить их одними пальцами, пригибает к столу и сама плюхается рядом, сотрясая весь стол, так что с него посуда чуть не сыпется на пол.
– Эй, мне два рамена, двойную порцию, слышишь, именно мне, – зычно кричит он через весь зал мальчишке-официанту, не рискнувшему подойти.
Хидеки по кличке Громила-кун, ездит только на мотоцикле, год назад «Хонда», сейчас «Кавасаки», кажется, куртка с эмблемой той же фирмы, и мы смеемся над ним за глаза. Он старше тебя и уже работает начальником какой-то мелкой мастерской у дяди где-то в Симбаси под эстакадой, но ты туда не показывался. Он уже нагло берет руками кусок мяса прямо с жаровни перед тобой, и обжигая язык, отправляет тотчас в рот, крякая и облизываясь.
– Ведь ты не оставишь голодным друга, Синдзи, разорви тебя бес, – говорит он, словно само собой разумеющееся. – Ведь ты накормишь меня и оплатишь обед, не так ли?
Ты киваешь.
– Достал? – спрашиваешь лишь в ответ его жирную, круглую, лоснящуюся физиономию.
– Разве я обманул хоть раз тебя, Синдзи-кун? – он смотрит на тебя, как удав, впрочем, он тоже имеет на это право, ведь ты неудачник, а он нет.
– В школе сто раз, Громила-кун, – говоришь ты, и сердце проваливается у тебя в пятки от выплюнутой ему в лицо правды.
– Что? Как ты меня назвал?! – он хохочет. – Меня зовут Хидеки, Хидеки-кун, понял, ты, неудачник?!
– Прости. Я не знал, что ты толстый такой, – говоришь ты почти невзначай, хотя хотел сказать «важный», но слово уже вылетело как воробей, и давай скакать по столу. Он багровеет еще сильнее, для него это страшное оскорбление, просто настоящая дискриминация. Впрочем, это же им внушали в школе с первого класса.
– Что ты сказал, неудачник? Повтори, я замочу тебя прямо тут! – он начинает буйствовать, тарелки, которые ему принесли, сдвигает в сторону, не глядя, упадут они или нет. Мисо разливается по столу, и он попадает в коричневую лужицу локтем, и тотчас вытирает его о штаны.
